Король и Королева Мечей
Шрифт:
Но у пса, даже самого дрессированного и вышколенного, есть острые зубы и когти, а если луч солнца упадет на самую тусклую стекляшку, она способна сверкнуть так ярко, что взглянешь на нее — и ослепнешь. Разве не таится всегда под пеплом хоть крошечный тлеющий уголек?
И вот кто-то готов раздуть его.
Слышится шепот...
Синий принц, ты славно играешь свою роль. Как смирно ты стоял рядом со своим братцем на его коронации! Но задумывался ли ты о том, почему тебе отведено это место? Разве ты так уж уверен, Синий принц, в том, что тебе подобает эта роль, роль отражения в зеркале? Из-за глупого
Что это такое? Ты скажешь «измена»? «Ересь»? Но послушай меня, Синий принц. Откуда тебе знать, что не ты родился первым? Правда ли то, что именно тебе изначально была отведена роль последыша? Разве у тебя под кожей не болят до сих пор те раны, что нанес тебе твой брат, который толкал и пинал тебя еще в материнской утробе?
Но я скажу тебе нечто большее. Подумай о том, как страшна была та ночь, когда вы родились. Как грохотал гром, как мерцали и гасли свечи, как рыдали женщины из-за смерти королевы! Да-да, Синий принц, подумай хорошенько! Разве можем мы безоглядно верить тому, что тогда произошло, отличить истинное от ложного? Настоящее от отраженного?
Ты отворачиваешься от меня? Но ведь ты правоверный агонист! Синий принц, подумай о своей вере! Твой брат угрожает стране опасными нововведениями. Он уже лишил орден Агониса всякой гордости. Теперь он присматривается к новым горизонтам для своих реформ. Уж не станет ли он проявлять терпимость к Виане, божеству еретиков-зензанцев? Не дарует ли он полную свободу ваганам, чье грязное божество запятнало наш мир своей порочностью?
Синий принц, найдутся еще такие, кто помнит ночь вашего рождения? В ту ночь королевский шут бормотал о том, что нам суждены зловещие времена. Да, он был шут, дурачок, но разве не сказано, что устами шутов порой глаголет истина? Шут говорил: «Грядет ложный король». Он говорил: «Придет ложный король и прогонит истинного». Что бы это еще могло означать, как не то, что твой брат, Алый принц, станет узурпатором твоей власти?
Слова шута были пророчеством! И пророчество сбылось!
Синий принц, ведь есть люди, которые противятся твоему брату-узурпатору. Есть люди, которые только и ждут знака от тебя и готовы выступить в бой с твоим именем на устах. С твоим именем на устах они сорвут алое знамя узурпатора и затопчут его! С твоим именем на устах они отрубят ему голову! Ваши войска ждут. Твой час близок. О Синий принц, послушай меня и встань на нашу сторону!
Но почему я называю тебя принцем?
Очень скоро вы перестанете называться принцем и станете королем!
Да-да, представьте, что вы — Эджард Синий. Представьте свою зависть, обиду, унижение. Потом представьте свое волнение. Чувство вины. И спросите себя: разве так уж удивительно, что Брат Транимель столь победно вернулся к власти?
Но, безусловно, это всего лишь версия, одна из версий случившегося.
ГЛАВА 25
МОЛОДЫЕ АРИСТОКРАТЫ
— И фехтование?
— Ну конечно!
— И верховая езда?
— Безусловно.
— Стрельба?
— Неизбежно.
— Так... Что еще... Катание на коньках?
— А разве Риэль не замерзает уже
— Служба? В гвардии, к примеру?
— Не теперь. Мой кузен еще слишком молод.
— Понятно. Расставьте ноги чуть шире, сэр. Вот так.
— Император, а вы все запоминаете?
— А когда я присылаю счета, вы им верите, господин Пеллигрю?
— Конечно, Император!
— Ну, значит, вы знаете, что память у меня хорошая.
Все это время Джем помалкивал и как зачарованный смотрел на свое отражение в зеркале. В одной сорочке он стоял, расставив ноги и раскинув руки в стороны, а возле него суетился смешной маленький человечек с растрепанными волосами. Он ползал по полу, словно мирно настроенный паук, поднимался, ходил по кругу и все время прикладывал к Джему портновский метр. Время от времени человечек что-то бормотал себе под нос, порой загибал пальцы, но ничего не записывал.
Пеллем сидел рядышком на конторке. Он посвистывал, курил и болтал ногами. Вид у него был самый счастливый. За окнами шумела улица Лунд, пролегавшая в самом сердце Старого Города. Там воздух был холодным и седым, там слышались крики извозчиков и уличных торговцев, собачий лай, стук колес по булыжной мостовой. А в мастерской портного ярко горели лампы и сверкали зеркала, здесь пахло дорогими тканями. Неподалеку возвышалась громада Главного храма. Она словно грозила в любой момент обрушиться и похоронить под собой улицу. Но здесь тоже был своего рода храм — храм той веры, которую исповедовали Пеллигрю.
Здесь располагалась мастерская Джепьера Квисто, королевского портного, самого дорогого в Агондоне.
— Когда я был молод, — приговаривал господин Квисто, — мне говорили, что на свете есть два правила. Правда, тогда никто не растолковал мне, что же это за правила, но теперь, когда я из безвестности поднялся до таких высот, что мои высокопоставленные заказчики называют меня «Императором с улицы Лунд», я, пожалуй, мог бы взять на себя такую смелость и сформулировать эти два правила. На мой взгляд, они таковы. Первое — никогда не спорить с высокопоставленными особами. Второе — ничего не забывать. И надо вам сказать, сэр, я никогда не делаю ни первого, ни второго!
— Я знаю, Император. Но вот у меня тут список, составленный лордом Эмпстером...
Император только рукой махнул.
— Можете не показывать. Разве я не знаю, что вам нужно? Черный костюм для посещения храма? Придворный синий костюм? Костюм для оперы, для прогулок по саду? Костюмы для балов, для праздников? Двадцать комплектов белья? Неужто вы думаете, господин Пеллигрю, что Император с улицы Лунд не знает, что нужно джентльмену?
— Для оперы?
— Пока мы остановились на костюме для посещения оперы.
— Прошу прощения, Император, я уже и сам забыл. Нова, тебе уже можно одеться. Бери свою одежду.
— Одежду? — фыркнул Квисто. — Тряпье!
— Ну, будет вам, Император, это, между прочим, мое платье. Вы мне самолично все это сшили в прошлом году.
— Именно так, господин Пеллигрю.
Император сложил портновский метр и хитро усмехнулся.
— Пелл, пойдем? — резко проговорил Джем.
Он впервые подал голос с того мгновения, как они вошли в мастерскую. Портной и Пеллем изумленно посмотрели на него.