Король-паук
Шрифт:
— Монсеньор, взгляните, — проводник указал ему на лошадь брата Жана. Освободившись от седока, она мирно пощипывала сухую траву у края лощины. Затем он указал пальцем куда-то в том же направлении.
Внизу, в некотором отдалении, согнутый под странным, неестественным углом, возле валуна, который и остановил его падение, лежал брат Жан.
Без малейших колебаний Людовик перепрыгнул через край обрыва и стал быстро спускаться по крутому склону. Галька была рыхлой и осыпалась из-под ног при каждом шаге, образуя небольшие камнепады. Проводник следовал за ним.
— Осторожно! — крикнул дофин. —
Двое мужчин спускались с горы по широкой дуге, сбитая с места их ступнями обкатанная галька с глухим грохотом срывалась в долину, минуя на своём пути неподвижное тело брата Жана. Нет ничего удивительного в человеческом теле, вдвое сложенном вперёд, но увидеть человека, так же согнутого назад, страшно.
Дофин опустился на колени и бережно приподнял его голову:
— Что с вами, отец мой? Вы тяжело ранены?
С некоторым усилием брату Жану удалось улыбнуться:
— Я думал, что смогу швырнуть камень в это исчадие ада. У самого обрыва лежал как раз подходящий. Но ноги у меня, оказывается, уже не те, я оступился.
Это было точное, верное описание случившегося — брат Жан всегда умел его давать. Но лоб его сплошь покрылся капельками пота, а губы побелели и плотно сомкнулись, было совершенно очевидно, что он страдал от невыносимой боли.
— Помоги мне поднять его, — приказал Людовик, — если сделаешь это осторожно, получишь сотню экю. Если нет, Бог свидетель, через час ты будешь болтаться на виселице.
— Тише, тише, Людовик, — бормотал брат Жан, — оставьте меня на несколько минут в покое. Боль сейчас пройдёт. Мне нужно кое-что сказать этому доброму человеку, который так умело провёл меня через горы к Гран Шартрез.
— Благодарю вас, мой господин епископ, — произнёс проводник, понимающе переводя взгляд со священника на дофина.
— Ты помнишь ведьму, пролетевшую тогда на фоне лунного диска?
— Да, мой господин епископ.
— Ведьму Мелузину?
— Да, мой господин.
— Она кричала?
— Она не кричала, мой господин, нет.
— И поэтому никому не суждено было умереть. Ты ведь так сказал?
Проводник медленно кивнул:
— Так гласит старинное поверье в Дофине.
Брат Жан мрачно проговорил:
— Знай же, добрый проводник, один из присутствующих всё же должен умереть. Так что твоя Мелузина — лишь глупое суеверие. Запомни это и передай остальным. Бойся Бога, не бойся ведьм. Обещай мне.
— Я запомню, мой господин епископ. Я обещаю.
— Это неважно, — прошептал проводнику Людовик, полагая, что сознание брата Жана помутилось, — мы теряем время. Помоги мне поднять его на уступ и со всех ног беги за носилками.
Брат Жан расслышал его слова:
— Напротив, Людовик, это очень важно. Но он дал обещание, и я успокоен: мне удалось привести к Богу ещё одну, последнюю душу. Только не трогайте меня больше с места.
После этого он сказал как бы между прочим, словно сообщал, что собирается перейти из одной комнаты в другую (видимо, так он сам это себе представлял):
— У меня сломана спина, я умираю.
Людовик, который видел многих умиравших от тяжёлых ран на поле боя, заметил у брата Жана быстрое проявление
— Как кстати это вышло, — говорил брат Жан слабеющим голосом, — что я упал и тебе пришлось спускаться с горы, чтобы спасти меня! В этом и заключено бесконечное милосердие, Людовик. Разве ты не видишь, Господь указывает тебе, что высота не опасна. Отныне ты никогда больше не будешь бояться её.
Больше брат Жан ничего не сказал. Если он и молился о спасении своей души, то делал это беззвучно, последние же его слова относились к другим. Постепенно цвет лица его стал меняться, и он испустил последний вздох.
Людовик, который не в состоянии был прикоснуться к своей издохшей собаке, прижал к груди седовласую голову, он плакал и целовал остывший лоб, ибо тело умершего друга подобно разрушенному храму и потому не безобразно. В нём остаётся некое величие.
Проводник еле слышно прошептал:
— Должно быть, это была птица. Мелузина всегда кричит.
Глава 28
Менее чем два месяца спустя смерть нанесла новый удар. В четверг 7 января 1451 года в своей столице Шамбери внезапно умер старый Амадей, герцог-кардинал Савойский, и бремя управления провинцией пало на плечи его сына Людовико.
Об этом несчастье герцог Людовико писал дофину. Его высокопреосвященство рано встал и насладился прекрасной погодой. Примерил мантию, в которой собирался совершать богослужение по случаю бракосочетания внуков, столь дорогих его сердцу. Остался весьма доволен количеством и качеством горностаевых шкурок. Затем покачнулся, прижал руку к груди, прошептал: «Domine, in manuas tuas» [3] и упал замертво. Теперь, полагал герцог, придётся немного отложить свадьбу его дочери Шарлотты и Людовика, а также его сына Амадео и Иоланды.
3
В руки твои, Господи (лат.).
По мнению Людовика, было бы совершенно правильным и к тому же неизбежным соблюсти подобающий траур, но на его вопрос, как долго будет длиться этот траур, Людовико отвечал невнятно и уклончиво. Начинало казаться, что новый правитель Савойи собирается отступить от политики сближения с дофином, которую проводил покойный кардинал.
К февралю причина промедления стала очевидной. Герцог Людовико боялся. Франция направила в Савойю посольство с протестом и плохо скрытой угрозой. Король Карл не желал выдавать Иоланду замуж за Амадео. Королю Карлу не хотелось также, чтоб Людовик женился на Шарлотте, одной из семерых дочерей и сыновей Людовико. Савойскому герцогу намекнули, что не совсем прилично становиться сразу и тестем и шурином дофина, что произошло бы, если бы оба брака состоялись. Людовико, благочестивый до суеверия, неискушённый в делах правления и отнюдь не такой стойкий, как старый кардинал, начал колебаться и уклонился от решения вопроса.