Короткая жизнь
Шрифт:
Начал я с того, что отправился в университет искать знакомых болгар, и, как и следовало ожидать, никого не нашел. Все поразъехались. Куда? Бог весть! Тогда я отправился к одному своему приятелю, который учился на медицинском факультете и кончал университет в одно время со мной. К счастью, тот никуда не уезжал и вполне преуспевал по лекарской части, служил ординатором в Старо-Екатерининской больнице и проживал там же в казенной квартире. Встретились мы по-приятельски, как и положено, но намерения моего он не одобрил. Однако помог мне найти в университете болгар, было их всего трое -
– Вот, собираюсь в Болгарию.
– Что же вы там будете делать?
– Сражаться за свободу.
– Жизнь вам дорога?
– Дорога, но я готов погибнуть за святое дело!
– И нам не жалко отдать жизнь за святое дело, - продолжал один из них.
– Для того мы и учимся. Но нет ничего хуже глупой смерти. Турки не щадят никого. Мы уважаем ваше намерение, но хотим предостеречь. Не успеете появиться по ту сторону Дуная, как очутитесь в тюрьме. Лучшие наши люди находятся сейчас в эмиграции, накапливают силы для решительного сражения. Поезжайте в Бухарест, обратитесь к ним, они не отвергнут вашу помощь...
Молодые люди, как говорится, окатили меня холодным душем. Нет, они не ослабили мой порыв, но заставили призадуматься. Я поинтересовался, как они сами представляют свое будущее. К моему удивлению, они представляли его вполне ясно, и один из них ответил за всех троих:
– Мы вернемся на родину и понесем в народ просвещение. Двое из нас станут учителями, я стану лекарем.
Тут я, признаюсь, произнес высокопарную тираду о восстаниях и боях... На что тот же собеседник возразил:
– Много ли пользы принесла русскому мужику крестьянская реформа? Обрекла на еще больший голод, чем при крепостном праве. Конечно, мужики кое-где бунтуют, но действия их не столь осознанны, сколь эмоциональны. Болгарский народ так же, как и русский, нуждается в образовании. Мне как-то довелось слышать речи одного польского вельможи. Он говорил: крестьянин что лошадь для дворянина, образовывать крестьянина равносильно тому, что обучать лошадь сбрасывать всадника, ее уже не обуздать; если дать крестьянам образование, они свергнут помещиков.
– Но пока крестьяне получат образование, вымрет не одно поколение...
Мы так и не смогли переубедить друг друга. В том, что говорили мои собеседники, мне виделась одна робкая осторожность.
Я задал им простой вопрос:
– К кому мне обратиться в Бухаресте?
– К Каравелову!
– в один голос вскричали все трое.
– Только к Любену Каравелову!
Позже уже, в разговорах с самим Каравеловым, я заметил, что в речах моих собеседников звучали отголоски его, Каравелова, воззрений.
– А кто он такой, ваш Каравелов?
– поинтересовался я.
Мои собеседники заметно оживились, глаза их заблестели.
– Писатель, журналист, публицист. Выдающийся человек. Вокруг него группируются все передовые болгары. В Бухаресте он издает газету.
– Вы можете написать ему письмо?
– Мы его знаем, а он нас нет, - отвечали мне.
– Возьмите лучше письмо к нему от его московских друзей.
–
– Он прожил в Москве десять лет. Приехал поступать в военное училище, хотел стать офицером, передумал, поступил вольнослушателем в университет, печатался в "Московских ведомостях". Был близок к Аксакову. Вот вам от него взять бы письмо!
Я воспользовался старыми связями моей матушки. Мне устроили прием у сына Аксакова, Ивана Сергеевича.
Так как велено было прийти пораньше, мол, Иван Сергеевич встает вместе с петухами, шел я к нему, когда московские старухи возвращались после заутрени.
Позвонил, назвался, лакей покачал головой и отправился докладывать о неурочном посетителе.
Иван Сергеевич вышел в переднюю в ковровом халате, в шлепанцах на босу ногу, всклокоченный, заспанный.
– Павел Петрович Балашов?
Я поклонился.
– Сосед Ивана Сергеевича Тургенева?
– Скорее земляк.
– Так чем могу быть полезен?
Аксаков был не слишком любезен, я смешался, сказал, что собираюсь в Болгарию, пролепетал о письме Каравелову.
Услышав о цели моего визита, Иван Сергеевич несколько переменился.
– Что ж мы стоим в прихожей, прошу...
Он пригласил меня в кабинет.
На кожаных диванах вперемешку с книгами валялись принадлежности его туалета.
– Садитесь, - примирительно сказал хозяин.
– Я думал, вы за какой протекцией или со стихами, а вы, оказывается, сторонник славянского дела...
– Еще раз переспросил: - Так чем могу?
Я объяснил, что почел своим долгом принять участие в борьбе болгар за свое освобождение, собираюсь в Бухарест и хотел бы получить рекомендательное письмо к господину Каравелову.
– Благородный порыв, - одобрил Аксаков.
– Каравелов был постоянным посетителем моих пятниц. Почему же не написать...
– И тут же занялся письмом к Каравелову.
– Он примет вас с распростертыми объятиями...
– Задумался, спросил: - Вы знакомы с Михаилом Никифоровичем Катковым, редактором "Московских ведомостей"?
Я сказал, что знаю Каткова только заочно, будучи подписчиком его газеты.
– А вы сходите к нему, - посоветовал Аксаков.
– Каравелов печатался в "Московских ведомостях". Возьмите и у Каткова письмо. Я ему сейчас напишу.
И он набросал записку редактору "Московских ведомостей".
Катков, наоборот, принял меня застегнутый на все пуговицы, в черном сюртуке, преисполненный сознанием собственного достоинства, но письмо к Каравелову дал, посоветовав, правда, подальше держаться от крайних элементов.
– Каравелов увлекающаяся натура, - сказал Катков.
– Я всецело за освобождение, но освобождение - от кого? От магометан, от захватчиков! Это не значит, что в Болгарии надо учредить республику. Я верю в ваше благоразумие...
Через несколько дней я получал в канцелярии губернатора заграничный паспорт. Меня попросили пройти к заведующему иностранным отделением.
Солидный чиновник, холеное лицо, намечающееся брюшко. Не успел я очутиться в его кабинете, как он сразу назвал меня, точно мы знакомы много лет: