Крамола. Книга 2
Шрифт:
— Где?.. Где командующий? — выпалил Михаил.
Порученец указал на огромный кедр, где располагался наблюдательный пункт. Михаил кинулся к его подножию, задрал голову, крикнул:
— Эй! Вы слышите меня?
— Ну? Говори! — откликнулся командующий откуда-то сверху.
— Немедленно сложите оружие!
В ответ последовало пыхтение и треск раздираемой одежды. Командующий спустился на землю, багровый, взбешенный.
— Что?! Перекупили тебя?! — заорал он. — Продался, вражий ублюдок?
— Нет, я не продавался! — заверил Михаил. — Но они станут стрелять! Польется кровь, понимаете?
Командующий столкнул Михаила с пути, выхватил револьвер.
— По врагам и предателям революции! — крикнул он и сделал короткую паузу, прежде чем выбросить из безумного, черного рта последнее, смертельное слово команды. И в это мгновение Михаил услышал пронзительный женский крик, падающий откуда-то с неба. Он вскинул голову, но раскатистый винтовочный залп заглушил голос, зазвенело в ушах. Михаил метнулся к засеке и, найдя лаз, пошел на четвереньках, буравя головой сучья. Кто-то невидимый хватал его за ноги, пытался тянуть назад, но Михаил вырывался и полз дальше. Над головой громыхало, где-то совсем близко застучал пулемет и пустые гильзы защелкали по древесным стволам завала. Он выбрался наружу и побежал по дороге.
— Уходите! — закричал он. — Уходите же! Они безумны!
И оторопел, увидев, как из-за поворота выкатывается навстречу ему пушка. Прячась за лафет, солдаты толкали ее вперед, но вот остановились, раскинули станины и припали к земле. Михаилу показалось, что короткий и толстый ствол глядит ему прямо в грудь…
— Стойте!! — подняв руки, закричал он, но сквозь треск стрельбы едва услышал свой голос. — Не стреляйте!..
Ствол дернулся, пушка, окутавшись пылью, дохнула огнем, и в то же мгновение за спиной вздыбилась земля. Михаила швырнуло на деревья. Ударившись грудью, он упал, но тут же вскочил.
— Что вы делаете?! — задыхаясь от удушья и боли, прокричал он и пошел на орудие. — Они же безумны! Они больны!
Солдаты зарядили пушку, и не успел Михаил добежать до поворота, как огненный смерч вновь взвихрил пыль на дороге и будто воском запечатал уши. Взрывом разметало часть засеки, белые щепки брызнули в небо и с шорохом осыпались на землю.
Он все-таки добежал до орудия, но тут же увидел, что на дороге стоят еще два, высоко задрав стволы. И возле каждого суетятся люди.
— Что же это такое? — чуть не плача, спросил он. — Что вы делаете?!
Оглушенный, он уже не услышал грохота. Пушки враз подпрыгнули, выбрасывая косые клинья огня, пылью затянуло дорогу. Михаил бросился к орудиям, хватал кого-то за руки, за одежду, кричал как оглашенный:
— Не стреляйте! Прошу вас! Там больные люди! Они все больны!
Его толкали, отшвыривали с дороги, а он снова лез и орал, словно вместе со слухом лишился ума, но ничего не мог поделать с людьми, разгоряченными стрельбой. Пушки дергались, посылая снаряды куда‑то в небо, за лес, а та, что била прямой наводкой, упрямо ковыряла завал на дороге. Скорее всего, артиллеристы не замечали Михаила, не понимали, что он хочет, и отмахивались от него как от случайной помехи. Они тоже оглохли от грохота, ослепли от огня и пыли, но все-таки делали свою работу.
— Я
И вдруг, будто сморгнув пелену с глаз, Михаил увидел лица солдат у орудий. Увидел и попятился к лесу, заслоняясь рукой.
— Безумие, — забормотал он, холодея от ужаса. — Они все, все больны…
И сам, обезумев в этом огне, скрестил руки на груди и побрел, словно исповедник к причастию…
12. В год 1922…
Леса…
Есть ли они на свете? Есть ли такое место на земле, где царствуют только Мир, Труд и Любовь?
Должны быть. Есть! Искать нужно, искать! Ищите и обрящете…
Первую зиму после Ухода из мира зимовали на старой, казачьих времен, заимке, не так давно заселенной новым хозяином — красным партизаном. Земля тут была хорошая, удобренная многими поколениями бывших хозяев и отдохнувшая от своих вечных трудов. Партизан снял большой урожай, обмолотил его и ждал, когда встанет санный путь, чтобы отвезти на ярмарку подальше и продать подороже.
И выгадал. По чернотропу, после первого зазимка, приехал продотряд, выгреб зерно и оставил мужика горевать.
Андрей с женой Любушкой пришел к нему на заимку уже по первопутку, а бывший партизан все еще не находил себе места. Человек он был спокойный, не горячий, поэтому переживал долго, глубоко и пытался осмыслить, что же с ним сделали. Гостям он обрадовался — было теперь с кем поделиться. Видимо, одурев от горя, он забывался и часто спрашивал жену и ребятишек, были ли у продотрядовцев звездочки на фуражках. Жена и дети хором и вразнобой уверяли, мол, были звезды, были…
Андрей не назвался своим именем. Его могли узнать, могли слышать о нем — наверняка слава его далеко разошлась по Сибири, поэтому он отпустил бороду и немного прикрыл свой приметный шрам. Они выдали себя за бегунов-странников — был такой толк у староверов, и теперь Андрей привыкал к своему новому состоянию. Привыкал к другому имени Юлии, но прошлое, словно сброшенная змеиная шкура, еще долго волочилось следом.
После Рождества бывший партизан кое-как перемолол горе, обвыкся, однако не было ему веселья, как хромому коню в табуне. Андрей осторожно рассказывал ему о Лесах и так же осторожно выспрашивал. Бывший партизан озадаченно вертел головой. Места для него эти были новыми, переселился сюда год как и ни о каких Лесах не слыхал. И знал точно, что ничего подобного поблизости нет. А заинтересовавшись рассказами Андрея о Лесах, мужик оживился и потерял покой.
— Неужто яблоки там растут?! — восклицал он. — Это в наших местах, в Сибири?!
— Растут, — отвечал Андрей. — Даже груши растут. А зимы совсем нет. А сколько там зверя! И все ручные, там Гармония.
Мужик и верил и не верил. Однако, когда весной Андрей с Любушкой собрались уходить, он вцепился, словно утопающий, тряс руку и бормотал:
— Найдешь, найдешь Леса — дай знать! Дай, прошу тебя! Я же вот пригрел вас, приютил, не отказал. И ты, будь товарищем, приди за мной! Приди или дай знать. Дай знать!
Андрей заверил его, что обязательно сообщит и дорогу укажет в Леса, если отыщет их. С тем они и покинули зимнее пристанище.