Крестный отец
Шрифт:
А что может сулить еще Голливуд бывшей знаменитости? Второстепенные роли, съемки в малозначительных картинах, ни имени, ни славы, ни реальной власти. Та умница, что отказала ему вчера, решилась бы она вести себя так холодно и равнодушно, будь он на вершине карьеры?
Но имея за спиной поддержку дона, можно достичь настоящих высот. Стать одним из королей Голливуда, чья власть не зависит ни от голосовых связок, ни от настроения почтеннейшей публики. Джонни улыбнулся. Черт возьми, здесь он сможет стать даже почти что доном — при желании, разумеется. А с доном никаким королям не сравняться.
Хорошо бы пожить у Джинни недельки три. Или месяц. Он каждый день ездил бы с девочками кататься, пригласил бы к себе ближайших друзей. Пить бы бросил, курил меньше, вообще
Он и в самом деле станет одним из королей — на американский манер, разумеется. И создаст свое королевство, в фундамент которого будут заложены не голос и талант, а деньги и тайная мощь.
Джинни привела гостевую комнату в полный порядок по молчаливому уговору с ним. Они не будут жить вместе, как муж с женой, разбитый кувшин не склеить. Но почему бы им не жить под одной крышей? В свое время голливудские сплетники и киноманы всю вину за разлад в семье возлагали исключительно на Джонни Фонтейна, но если поразмыслить, ее вина тоже была, и ничуть не меньшая. Сейчас они оба осознавали это. Самому Джонни, когда он стал популярнейшим певцом и кинозвездой, радостью любого музыкального фильма, и в голову бы не пришло, что можно бросить жену и детей. Он был слишком итальянцем для этого. А итальянцы ставят семейный очаг превыше всего. Конечно, он изменял жене, да и как можно не изменять при его работе и бесконечных искушениях? Нельзя же допустить, чтобы его заподозрили в отсутствии мужественности! Хотя он не отличался мощным сложением и скорее был хрупок, чем атлетичен, с женщинами у него все держалось на искренней восторженности и неутомимости, присущей многим мужчинам с романской кровью. В каждой новой красотке Джонни открывал массу прелестей. Одни казались девичье-невинными, столь нежными и воздушными, что страшно было коснуться даже кончиками пальцев. Но едва пальцы все-таки прикасались к этим эльфам, под ними неожиданно оказывалось пышное и упругое тело, полное томной неги. Контраст между утонченными чертами лица и восхитительно-тяжелой грудью приводил Джонни в полный восторг. Но не менее нравились ему и красавицы, воспламенявшие с первого взгляда, которые, казалось, всем своим видом олицетворяли желание — а в действительности оказывались девственными, и чтобы выяснить это, требовалось провести не один час в любовных сражениях.
Для других мужчин в Голливуде понятие невинности давно утратило смысл, и они порой подшучивали над старомодностью Джонни, придававшего этому значение. Стоит ли тратить столько усилий, чтобы уломать, обучить, дать почувствовать вкус к утехам, если сразу вчерашние ученицы вливаются в стройные ряды других таких же — и не отличишь? В конце концов, все они одинаковы, все из одного теста сделаны. Но Джонни знал, что от первого наставника зависит многое, и если все выйдет по-доброму, удовольствие это ни с чем не сравнимо. Удивительно приятно бывает пробудить первое, дремавшее до сих пор чувство, увидеть своими глазами рождающееся наслаждение. Он как раз не воспринимал их всех одинаковыми, а отмечал, какие все разные, по-разному сложены, и какая богатая и нежная палитра в оттенках кожи. Однажды, когда он работал в очередном ночном клубе, в Детройте, у него была девчонка, которую до сих пор невозможно забыть: дочь джазиста, игравшего там же, мулатка, но вовсе не потаскушка. Он лишил ее невинности, и близость с ней оставила на губах вкус теплого меда, смешанного с ароматным перцем. Слаще ее у него никогда никого больше не было. И никогда ему больше не приходилось гладить такую шелковистую коричневую кожу, будто сам Господь постарался сделать ее для радости.
Многоопытные голливудские мужи охотно обсуждали различные варианты любовных утех, современные и древние. Они со вкусом смаковали пикантные подробности. А Джонни ни капли не нравилось, когда партнерши разнообразили способы интимной игры, и если какая-нибудь сама предлагала нечто нетрадиционное, он утрачивал всякое желание. В этом отношении ему как раз не повезло с Марго, его второй женой, которая считала его консервативным
Может, Шерон тоже из прожженных и современных девиц, видящих насквозь его самого и его старомодные пристрастия? Да не очень-то и надо было! Девочек, которые подходили ему, он узнавал сразу, и только с ними и чувствовал себя по-настоящему хорошо. Его привлекала девичья наивность и неискушенность, тогда как перед молодками, пустившимися во все тяжкие годков с двенадцати, а к двадцати прошедшими огни и воды, Джонни внутренне пасовал. Ему казалось, будто сжимает в объятиях хорошо отлаженную механическую игрушку. Можно ли получить удовольствие от таких объятий, даже если игрушка эта — роскошная кукла, красивая до умопомрачения?
Джинни опять принесла к нему в комнату поднос с кофе и домашним печеньем. Поставила на стол.
Не распространяясь особо, Джонни сообщил, что Хейген приезжал по поручению дона для того, чтобы помочь начать работы над собственной картиной. Возможно даже, над несколькими картинами сразу. Новость привела Вирджинию в радостное волнение. Значит, Джонни действительно идет в гору! А дон Корлеоне настолько велик, что она раньше даже не представляла себе масштабов его могущества! Ей ведь и в голову не пришло, каким важным окажется визит Тома Хейгена. Да, согласился Джонни, речь шла об исключительно важных делах, и кроме того, Хейген проконсультировал его немного по финансовой и юридической части. Когда с кофе было покончено, он объявил жене, что сегодня вечером намерен поработать — позвонить кое-кому, прикинуть ближайшие планы.
— Половина заработка пойдет на счет наших малышек, — сказал он Джинни. Она поблагодарила его улыбкой и, прежде чем выйти из комнаты, тепло поцеловала.
Для работы все имелось под рукой: стеклянная коробка, полная его любимых, с монограммой, сигарет, тонкие кубинские сигары в особом ящичке, похожие на черные карандаши. Письменный стол с телефоном. Джонни подсел к нему, откинулся на спинку стула и набрал первый номер. Голова его работала напряженно и ясно.
Для начала он позвонил автору бестселлера, по которому Уолес снял свой последний фильм. Роман сам по себе был популярен, а картина, в которой снялся Джонни, обещала еще умножить славу автора. К тому же писатель относился к поколению Джонни Фонтейна, признания добился не сразу, а когда добился и приехал в Голливуд, то рассчитывал на заслуженное уважение. Но в Голливуде не слишком-то носились со сценаристами, их здесь, что грязи. В иерархии киностраны сценаристы болтались где-то между актерами и техническим персоналом. Как-то вечером в Браун-Дерби Джонни видел случайно унизительный для этого автора эпизод: одна из див, пришедшая пообедать вместе с писателем, не задумываясь, покинула его прямо на званом вечере, едва ее поманил пальцем знаменитый комик, вызывающий взрывы смеха в зале своей крысиной мордочкой. Какое имело значение, что книги писателя читает весь мир, — крысиной мордочке отдавалось полное предпочтение, потому что в Голливуде своя табель о рангах.
Джонни Фонтейн позвонил писателю домой, в Нью-Йорк. От всей души поблагодарил за великолепную, словно специально для него написанную роль. Джонни льстил и очаровывал, пустив в ход весь свой арсенал средств. Перед этим никто не смог бы устоять, и писатель, естественно, не оказался исключением. Когда потом, будто между прочим, речь зашла о новом романе, еще не опубликованном, писатель находился в таком размягченном расположении духа, что пересказал по телефону сюжет одной из самых интересных романных линий. Джонни, слушая его, раскурил сигару.
— Необычайно интересно, — вставил он наконец в короткую паузу, как вставляют лезвие ножа в узкую щель. — А нельзя ли прочитать роман сразу, как вы закончите? Прямо в рукописи? Если у вас найдется для меня экземплярчик, я, возможно, смогу сделать вам деловое предложение. Во всяком случае, более деловое, чем то, какое сделал вам Уолес.
По голосу, в котором сразу же появились нотки заинтересованности, Джонни понял, что Джек Уолес, по своему обыкновению, обжулил автора.
Что ж, этого следовало ожидать.