Кровь и почва русской истории
Шрифт:
Не менее важно, что набор признаков, через которые определяется явление, должен носить жесткий, обязательный, а не факультативный, «плавающий» характер. Они не могут появляться, а затем исчезать, комбинация обязательных признаков не может ситуативно варьироваться, ибо в таком случае определяемого предмета попросту не существует, или ему надо давать иное определение, или же мы определяем другой предмет.
(Важность этого логико-методологического отступления вскоре станет понятна.)
Русская власть – довольно позднее историческое произведение, она начала оформляться лишь в XVI в. вследствие длительной адаптации ордынского наследия к русской почве, стала продуктом московско-ханского синтеза. Тремя
Вот как выглядит историческая реконструкция этого процесса. Около ста лет (середина XVI – середина XVII вв.) занял генезис русской власти в форме самодержавия; еще почти полстолетия (вторая половина XVII в.) она пребывала в начальной стадии; идеально-типическое, модельное воплощение русская власть обрела в петровском самодержавии, которое начало эрозировать сразу после смерти Петра I; середина XVIII-XIX вв.
– нисходящая линия русской власти; наконец, содержание последних пятидесяти лет дореволюционной истории России составило разложение русской власти, вылившееся в Смуту начала XX в.
Аналогичным образом выглядит и советский период истории, правда, в нем все процессы развивались заметно быстрее. На генезис коммунистической структуры русской власти хватило пятнадцати лет; модельное воплощение пришлось на середину 30-х – первую половину 50-х годов; после смерти Сталина началась нисходящая фаза русской власти, перешедшая в ее нараставшее разложение; правление М.С.Горбачева ознаменовалось новой Смутой, занявшей весь хронологический отрезок до конца прошлого века.
Наконец, с началом нового тысячелетия Россия выходит из Смуты, формируется новая историческая структура русской власти.
В гипотезе русской власти есть еще одно очень важное положение. Фурсов отмечает следующую долговременную тенденцию: увеличение численности господствующей группы (функционального органа) в каждой новой исторической структуре русской власти сопровождается истончением слоя собственности, принадлежащего этой группе. Проще говоря, дворян больше, чем бояр, а чиновников больше дворян, при этом у дворян (в среднем) собственности меньше, чем у бояр, а у чиновников ее еще меньше. Логическим завершением этой тенденции стала большевистская революция, полностью освободившая новый правящий класс от какой-либо собственности.
Вкратце (и, надеюсь, корректно) изложив гипотезу русской власти, я должен отметить, что она составляет лишь часть, хотя, вероятно, центральную, концептуальный стержень размышлений Фурсова об отечественной истории в связи с (и в контексте) мировой. Совокупность опубликованных им текстов составляет беспрецедентный для отечественной историографии нарратив, характеризующийся небывалым хронологическим и географическим охватом, масштабностью замысла и глубиной поставленных вопросов, теоретической дерзостью и грандиозностью концептуализации, интеллектуальной оригинальностью, понятийной и терминологической новизной (на мой вкус, чаще всего излишней и теоретически не оправданной). И этот впечатляющий оригинальностью и масштабом нарратив, безусловно, находится в рамках науки, а не относится к паранаучным штудиям. Такая оговорка необходима, поскольку в современной России масштабностью обобщений и грандиозностью объяснительных схем характеризуется именно паранаука.
Находясь под обаянием энергичного и размашистого стиля Фурсова, всецело разделяя его призывы к пониманию русской истории как самоценной и оригинальной и, соответственно, к выработке
К сожалению, Фурсов ушел от научной дефиниции атрибутивных черт русской власти, ограничившись их описанием посредством конкретно-исторических примеров. Однако в отсутствие определения не понятно, что именно таким образом описывается, тем более что на каждый приведенный факт можно привести Монблан фактов противоположного рода. Поясню эту мысль подробнее.
Из утверждения о «примате власти (службы) по отношению к собственности» как базовой черте русской власти логически следует, что атрибутивная черта западного типа власти - примат собственности по отношению к власти. Это – крайне спорное и сомнительное утверждение, имплицитно основывающееся на отождествлении Запада и капитализма, что далеко не одно и то же. Объемы понятий «Запад» и «капитализм» пересекаются, но не совпадают.
Даже признавая историческим вектором эволюции западного общества отделение власти от общества и повышение роли собственности, вряд ли можно утверждать, что в высшей на сегодняшний день стадии этого общества – современном капитализме – достигнут абсолютный и безусловный примат собственности по отношению к власти. На такое признание не отваживались самые вульгарные версии марксистской социологии.
Возможно, Фурсов имел в виду, что собственность в России, начиная с середины XVI в. не была суверенной, автономной? Но и эта интерпретация верна лишь отчасти, хронологически ограниченно. За исключением советской эпохи, которая во многих отношениях была уникальной и беспрецедентной, собственность, в общем, оставалась автономной перед лицом власти в различных фазах русской истории.
Николай I, любивший, по яркой характеристике Льва Толстого, наводить ужас на людей, не смог помешать своему яростному критику Александру Герцену наслаждаться в лондонской эмиграции доходами от российских поместий[219]. Ибо закон и право собственности находились на стороне лондонского диссидента, и против них бессильным оказался даже якобы всемогущий российский самодержец.
Конфискация земель при Иване IV (и других русских монархах) ничем не отличалась от конфискаций имущества политических противников в западных странах. А такого бесцеремонного и массового нарушения обычного права собственности, как сгон десятков и даже сотен тысяч крестьян в Англии в ходе огораживаний XVI-XVIII вв., Россия вообще не знала до большевистской революции и «социалистического преобразования сельского хозяйства». В свою очередь, английские крестьяне вовсе не считали помещичью собственность «священной и неприкосновенной». Да и знаменитый Кодекс Наполеона, закрепивший этот принцип в письменном праве, увидел свет исторически совсем недавно - в 1804 г.
Перечень фактов и примеров можно продолжать до бесконечности, но уже приведенных достаточно для следующего обобщения: до 1917 г. отношения между властью и собственностью в России типологически не отличались от европейской ситуации и развивались в том же русле – в направлении обособления и автономии власти и собственности, хотя не без некоторых исторических зигзагов и русской специфики. (К слову о русской специфике: знаменитая русская крестьянская перераспределительная община – credo сторонников точки зрения о субстанциально антисобственническом характере русского народа – также не была исторически уникальной.)