Кровавые сны
Шрифт:
Тут показались мальчишки, которые вели двоих новых детей, грубо толкая и пиная их. Это был косоглазый сын деревенской вдовы, которого всегда дразнили и обижали, и его младшая сестренка. Девочке исполнилось от силы лет восемь, она была напугана и рыдала изо всех сил, пуская пузыри и сопли. Позади этой процессии один из мальчишек тянул на веревке упирающуюся дворнягу. Тугая петля стягивала горло животному, оно скулило, но вынужденно тащилось следом за всеми по дороге от деревни.
— Вам это зрелище по душе? — спросил Феликс, обращаясь к Ламоралю, подчеркнуто игнорируя чужого Тилли, который не имел никаких
— Мы же только играем, — растерянно улыбнулся юный де Линь, переводя взгляд от одного старшего мальчика к другому.
Но Иоханн решил не обращать внимания на какого-то пажа, он подступил к вдовьим детям и легонько ткнул кинжалом под ребра косоглазого мальчишку.
— Признаешь ли ты себя виновным в ереси, колдовстве и занятиях некромантией?
Слабоумный мальчишка вдруг захихикал, возможно, слабое прикосновение стали вызвало у него щекотку.
— Запишите, нотариус, — «инквизитор» обернулся с важным видом к Ламоралю, — обвиняемый оскорбил высокий трибунал. Сей закосневший в злодействе некромант передается в руки светских властей, а святая церковь с прискорбием отворачивается от него.
С этими словами Иоханн разрезал грязную рубаху, надетую на дурачка и оставил того стоять в жалкой наготе, под смешки своих же предателей-односельчан.
— Раскаиваешься ли ты в прегрешениях, сын мой? — вопросил будущий граф де Тилли.
Поскольку ответа на вопрос, заданный скорбным, соболезнующим тоном, не поступило, Микаль натянул мешок из под репы на голову «приговоренному», а Иоханн споро взрезал днище мешка, чтобы Микаль рывком одел это местное «санбенито» на плечи дурачка. Голова, таким образом, показалась из разреза, но руки оставались внутри мешка. Вероятно, при каком-то из резких движений мучителей вдовьему сыну стало больно, и теперь он не смеялся, а плакал. Зато вдоволь смеялись остальные участники этой сцены, исключая Феликса и Ламораля.
— Вяжите к дереву колдуна! — скомандовал Иоханн, подступая к девочке, которая уже не плакала, а глядела напуганными синими глазами на юного аристократа.
— Неопровержимые доказательства явили высокому трибуналу порчу и наговоры, устроенные тобой против бедных селян. Ты изводила скотину!
— Нет-нет-нет! — девочка яростно мотала светловолосой головкой.
— Молоко скисло у добрых женщин… — теперь уже Иоханн, разгневанный, обернулся на звук хохота.
— Молоко скисает коровье или козье, ваше сиятельство, — давился смехом Феликс. — Видно, что в части женщин вы не знаток.
— Ламораль, прикажи своему слуге заткнуться! — рявкнул взбешенный Иоханн. — Иначе я отделаю его ножнами по мягким местам.
— Ваша светлость, — обратился Феликс к Ламоралю, — отчего этот выскочка распоряжается во владениях почтенного дома де Линь?
— Кто выскочка? — покраснел от бешенства Иоханн де Тилли, кидаясь на Феликса.
— Прекратите! — крикнул Ламораль, но его уже никто не слушал.
Феликс прыгнул и вцепился в руку Иоханна, в которой был зажат кинжал, вырвал оружие и бросил его под ноги Ламоралю. Затем он стал наносить удары будущему графу, а тот пытался отвечать, но оказалось, что в простой схватке Иоханну де Тилли не хватает ни выучки, ни силы, ни ловкости в сравнении с метаморфом. Микаль кинулся на помощь Иоханну, в котором видел непререкаемый командирский
— Трибунал инквизиции попал в руки гёзам! — орал Феликс. — Святой отец, получите-ка в ухо! А под зад не желаете?
С этими словами Феликс бил и пинал Иоханна де Тилли, не обращая внимания на редкие ответы графского отпрыска. Тот едва держался на ногах, и лишь гордость не давала ему свалиться под ноги ошеломленных зрителей, которыми раньше вольно было ему распоряжаться по своей прихоти.
— Прекрати, Феликс, ради меня! Перестань! — вдруг выкрикнул Ламораль де Линь, и Феликс посмотрел на него, вдруг вспоминая, где он и кто он.
— Ты умрешь! — на красных губах Иоханна выступила пена, он едва не падал, но слова его источали ядовитую злобу. — На конюшне запорю! Низкородная мразь!
— Ты тоже перестань, Иоханн, — впервые Ламораль пошел поперек слов своего старшего друга. — Это была плохая игра. Мы будущие воины, дворяне, а не палачи!
— Что с Микалем? — вдруг спросил Феликс, видя, что мальчик лежит без движения, и до сих пор не пришел в себя.
Иоханн первым подскочил к верному оруженосцу, поднял его голову, тут же отпрянул от него — руки будущего графа были в крови.
— Ты убил его! — ткнул в Феликса окровавленным пальцем. — Теперь ты точно труп! — из глаз Иоханна полились невольные слезы, которые он уже не пытался унять.
— Да, — сказал Феликс, на удивление спокойный. — Я должен был убить тебя, это было бы справедливо. Но он оказался на твоей стороне, к моему сожалению. За тебя всегда будут гибнуть другие, Иоханн де Тилли! Будь ты проклят!
Гибким движением Феликс ван Бролин подобрал кинжал своего врага, до сих пор лежавший на земле, и пошел, вдоль налитых спелыми яблоками деревьев, туда, где начинался густой лес.
— Прощай, Ламораль де Линь! — крикнул он, уже почти скрывшись из виду. — Отпусти этих детей, они ведь твои люди!
Глава IX,
— Откройте, городская стража! — мощные удары в запертую нижнюю дверь сотрясали весь дом, в котором на первом этаже располагалась бывшая кофейня, а на втором жилые помещения, где сейчас спала тетушка Марта, десятилетний Габриэль Симонс, двое слуг и Амброзия ван Бролин. Последняя, как обладавшая наиболее отважной натурой, спустилась вниз, сопровождаемая сутулым немолодым слугой, который нес масляную лампу.
— Мы разыскиваем Феликса ван Бролина, госпожа, — сказал бородатый немолодой начальник патруля, вглядываясь в глубину дома. — Вы кем ему приходитесь?
— Я его мать! — сказала с достоинством Амброзия, сердце которой забилось втрое быстрее обычного. — Феликс уже больше года здесь не живет. Позвольте поинтересоваться, зачем он вам понадобился?
— Впустите нас в дом, госпожа, не чините препятствий, и, если в результате обыска ваш сын не обнаружится, я удовлетворю ваше любопытство, а вы угостите меня и моих орлов знаменитым напитком, прославившим ваше заведение, — тон бородатого стражника можно было счесть дружелюбным, и Амброзия посторонилась.