Кровавые сны
Шрифт:
— Я проводил отца, — сказал Габри, выдерживая угрюмый взгляд Феликса. — Что бы я не испытал в дальнейшей жизни, хуже того что было, уже не случится.
— Как тебе удалось? — в голосе ван Бролина звучало сомнение.
— Новгородцев убивали постепенно, — Габри закрыл глаза, крестясь. — Из них вырывали сведения, с кем они знакомы в других городах, за границей, на Москве. Представляешь, сколько таких знакомств накапливается за жизнь сорокалетнего купца?
— Зачем?
— Царь Иван видит мир не так, как обычные люди.
— Почем тебе знать, как видит
— Потому что, в отличие от прочих людей, царь имеет власть менять свой мир, свою страну, под себя. Он перестраивает связи между людьми, он творит совершенную пирамиду, где все камни связаны взаимной порукой страха и выгоды. Я был крошечным кирпичиком нынешней Московии, но я понял замыслы царя.
— Ты не спросил меня, как мне удалось столько времени прятаться в чужом городе, где, в конце концов, я обнаружил твою полуживую тушку.
— И как же?
— Я нищенствовал, побирался, — сказал Феликс. — Изображал калеку, покрытого смрадными гнойными язвами. Там, где я нашел бедную Грушу, никто не чувствует себя кирпичом в пирамиде московского царства.
— Постой, ты ведь говоришь о воровском мире, о тех, кто не подчиняется закону?
— И как ты… — Феликс умолк, поняв, что Габри в очередной раз оказался прав, как это нередко случалось в спорах между ними.
— Да, друг мой, — на обезображенном лице Габри появилась улыбка, — все, кто против, рано или поздно окажутся в тех местах, где людей превращают в завывающие куски мяса, готовые предавать собственных родителей и братьев.
— Король Филипп делает то же самое, — сказал Феликс.
— Ты не понимаешь, — снова усмехнулся Габри. — Если ты добрый католик и верен Габсбургам, твоя жизнь под властью испанского короля будет в такой же безопасности, как это только возможно в наше время войн и эпидемий.
Габри провел по собственному лицу, поднял руку, будто бы бессознательно ропща на волю Всевышнего. В ответ зашумел вокруг лес, и порыв ветра принес несколько холодных капель, оставшихся в кронах деревьев после недавнего дождя. Воздух был наполнен запахами мокрой хвои, перегноя и грибов.
— Царь Иван построил пирамиду, в которой даже самый верный и преданный человек не уверен, что его не разорят, не покалечат и не убьют, если он не то что выступит против — а хотя бы просто окажется в поле зрения того, кто занимает более высокое положение в пирамиде. О! Царь знает лучше всех значение слов «страх божий». Возомнив себя богом-отцом, Иван щедро сеет страх.
— Почему ты не рассказываешь об отце? — спросил Феликс, который не был расположен у Грушиной могилы слушать философствования.
— Я работал помощником палача! — выпалил Габри с отчаянием в ломающемся голосе тринадцатилетнего мальчишки.
— Мне было об этом известно еще прежде, чем я тебя нашел.
— Правда? — лицо Габри осветилось, было видно, что он со страхом ожидал реакции Феликса на свои слова.
— Ты действительно видел отца? — спросил Феликс, не слишком веривший в то, что такое возможно.
— Он умер на моих руках, — сказал Габри.
— Сказал что-нибудь в
— Благословил меня и сестру, — Габри зажмурился, закрыл руками лицо.
Феликс понял, что преодолевший немыслимые испытания Габри никогда не признается, если все-таки потерпел сокрушительную неудачу в своем сыновнем розыске. Узнать правду? А нужна ли Феликсу эта правда? Что она изменит? Где-то на западе, вдалеке, ждет его беспокойный океан, барашки волн разбегаются перед бушпритом, и летят корабли на всех парусах, как птицы на белоснежных крыльях.
— Requiem aeternam dona eis, Domine. [42]
— Et lux perpetua luceat eis, [43] — запел Феликс, немного выждав, и Габри присоединил свой голос к его скорбному пению по двум погибшим близким людям, кроме которых в Московии не держало их уже ничего.
42
Вечный покой даруй им, Господи, и пусть свет вечный светит на них. (Начало латинской заупокойной молитвы).
43
Мы лишь пыль и тень (лат.)
На левом берегу Десны стоял паром и небольшая сторожка, на правом — бревенчатый постоялый двор и кружало, приманивавшее путников соблазнительным дымком.
— Я не я буду, если хлопцы не отделали двух татар, забрали с них одежу, обувку, и коней впридачу, — хохотнул вооруженный пищалью казак с лихим черным чубом на выбритой голове, в широких шароварах и зипуне, подбитом короткой овчиной. Погони-то за вами нет, хлопчики?
— За нами все чисто, господин, — улыбнулся Феликс, демонстрируя ровные зубы. — Оставшиеся в живых татары уже доскакали, пожалуй, до Крыма.
За копейку и татарскую саблю в придачу бородатый паромщик согласился перевезти трех лошадей и двух молодых парней. Феликс все никак не мог понять, кто заправляет этой странной переправой, расположенной на двух берегах реки Десны. Вроде бы здесь не чувствовалось подозрительного московитского отношения к проезжающим людям, хотя бородатые и одетые по-московски паромщики выглядели, как подданные царя. Но правобережной корчмой заправлял горбоносый еврей в ермолке, что в московском царстве было делом невиданным. На всякий случай, оба друга сняли засаленные и грязные татарские халаты и набросили их, как попоны, на неоседланную кобылку.
— Странное место, — обратился по-русски Феликс к еврейскому мальчишке, сунувшемуся за лошадьми. — Насколько я могу судить, это уже Польско-Литовское королевство?
— А вам это так сильно важно? — ответил мальчишка вопросом на вопрос. Но, не дождавшись ответа, продолжил: — Тут пограничье, монах, кожен день никто не ведает, шо будет завтра. Может, стрельцы навалятся, может, татарва нагрянет, знай, не зевай. Пока-то платим потихоньку пану Константину Острожскому, и с той стороны напастей не ждем.