Шрифт:
Михаил Одесский
Кровавый ньюсмейкер XV века
I.
"Сказание": общая характеристика
"Сказание о Дракуле воеводе" известно в нескольких списках. Оно не входило в хронографические и летописные своды. "Сказание" анонимно. Однако еще А.Х. Востоков, анализируя фактографические сведения, содержащиеся в этом произведении, предлагал считать его автором Федора Васильевича Курицына (ум. не ранее 1500) — посольского дьяка при великом князе Иване III Васильевиче, одного из "начальников" ереси "жидовствующих", которому принадлежит также "Лаодикийское послание" [Востоков 1842: 511-512].
Текст цитируется по изданию: Памятники литературы Древней Руси: Вторая половина XV века / Подгот. Я. С. Лурье, перевел О. В. Творогов. М., 1982. Здесь в основу публикации был положен древнейший список — ГПБ, Кирилло-Белозерское собрание, №11/1086. Это — рукопись, которая включает — кроме "Сказания о Дракуле воеводе — "Задонщину", "Сербскую Александрию", "Сказание об Индийском царстве", "Повесть о двенадцати снах царя Шахаиши", сказания о Соломоне и Китоврасе и др. Сборник составлен в 1486г. знаменитым переписчиком — монахом Кирилло-Белозерского монастыря Ефросином [см. Повесть: 69].
Весь замысел "Сказания" необъясним без учета того, что автор описывает "чужую" державу — Валахию (Румынию). Только за рубежами "привычной" Руси мог — по тогдашней концепции — править зловещий Дракула. Соответственно комментируются фрагменты "Сказания", которые принципиально важны для раскрытия темы "Дракула и Валахия".
II.
Исторический фон
Валашский князь (господарь, другой вариант титула — воевода) Влад (1431 — 1476/1477), известный в истории и культуре под именем Дракулы, происходил из рода Басараба Великого, правителя Валахии (1310 — 1352), в тяжелой борьбе отстоявшего независимость своего государства от Венгрии (сведения о жизни Дракулы суммированы в монографии [Florescu, McNally 1973]). Дед Дракулы — воевода Мирча Старый (1386 — 1418) — благодаря мудрости и военным удачам заслужил славу румынского Шарлеманя, хотя в итоге признал себя вассалом Турции. Но тут у него не было выхода. В XV веке православная Валахия оказалась яблоком раздора
Отец Влада — Влад Дракул — захватил престол в 1436 году, свергнув двоюродного брата при поддержке венгерского короля Сигизмунда Люксембурга. Но позже, уступая турецкому давлению, он был вынужден возобновить вассальные обязательства валашских господарей и отправить заложниками ко двору султана двух малолетних сыновей — Влада и Раду. Венгрия, в свою очередь, тоже усилила давление, и воеводе Владу постоянно приходилось маневрировать, изыскивая компромиссы. Тем не менее в 1447г. он был убит по приказу регента венгерского королевства — легендарного Яноша Хуньяди, а валашский престол занял новый венгерский ставленник.
В 1448г. семнадцатилетний Влад предпринял первую попытку захватить престол. Воспользовавшись тем, что войска Хуньяди были разгромлены турками, Влад с турецкой помощью ворвался в Валахию. Но ненадолго: венгерский протеже, собравшись с силами, вернул престол. Он, однако, проявил излишнюю самостоятельность, и в 1456г. Влад Дракула — теперь уже при поддержке Яноша Хуньяди, под Белградом нанесшего поражение турецкому султану, — вновь вступил во владение отцовским наследием. Он правил, сохраняя верность роду Хуньяди, и даже в 1458г. помог утвердиться на венгерском троне сыну Яноша — Матьяшу Корвину. На этот раз Дракула удерживал власть до 1462г. — в течение шести лет.
В XV веке, как и ранее, в Валахии не велись хроники — ни княжеские, ни монастырские. Сохранились лишь деловые письма самого Дракулы (на латыни и церковнославянском — [Bogdan 1896]; cм. описание его писем в кн. [Florescu, McNally 1973: 215-217]) да поздние записи фольклорных преданий [см., напр., Повесть: 194-203]. Что касается иностранных источников, то здесь наиболее репрезентативны немецкие, венгерские, поздневизантийские и русские.
Среди немецких следует выделить печатные памфлеты XV века (ранний из них дошел до нас в рукописной копии), повествующие о "садистических" деяниях господаря-изверга, а также аналогичной тематики стихи венского миннезингера М. Бехайма. Точка зрения венгров представлена итальянским гуманистом А. Бонфини, автором латинской хроники, подвизавшимся при дворе Матьяша Корвина. О православном государе, сжигавшем католические монастыри [см., напр., Вeheim 1968: стихи 211-216], писали католики. С большей симпатией относятся к Дракуле византийские историки Дука, Критовул, Халкокондил, но и они, главным образом, пересказывают истории о его свирепых шутках. На Руси же было популярно "Сказание о Дракуле воеводе". Все истории о Дракуле напоминают сборники анекдотов и восходят, вероятно, к устным рассказам, которыми личность знаменитого воеводы обросла еще при его жизни [см., напр., Яцимирский 1901: 29].
III.
Тексты и комментарии
Текст
Бысть в Мунтьянской земли греческыя веры христианинъ воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим — Диаволъ. Толико зломудръ, якоже по имени его, тако и житие его [1] .
Царь же поклисаря посла к нему, да ему дасть дань. Дракула же велми почести поклисаря оного, и показа ему все свое имение, и рече ему: "Азъ не токмо хощу дань давати царю, но со всемъ своимъ воинством и со всею казною хощу к нему ити на службу, да како ми повелитъ, тако ему служу. И ты возвести царю, какъ поиду к нему, да не велить царь по своей земли никоего зла учинити мне и моимъ людем, а язъ скоро хощу по тебе ко царю ити, и дань принесу, и самъ к нему прииду". Царь же, услышав то от посла своего, что Дракула хощет приити к нему на службу, и посла его почести и одарити много. И велми рад бысть, бе бо тогда ратуяся со восточными. И посла скоро по всем градом и по земли, да когда Дракула поидет, никоего ж зла никто дабы Дракуле не учинилъ, но еще и честь ему воздавали. Дракула же поиде, събрався съ всем воиньством, и приставове царстии с нимъ, и велию честь ему воздаваху. Он же преиде по земли его яко 5 дни, и внезапу вернуся, и начат пленити градове и села, и множьство много поплени и изсече, овие на колие сажаху турков, а иных на полы пресекая и жжигая, и до ссущих младенець. Ничто ж остави, всю землю ту пусту учини, прочих же, иже суть християне, на свою землю прегна и насели. И множьство много користи взем, возвратись, приставовъ тех почтив, отпусти, рек: "Шедше, повесте царю вашему, яко же видесте: сколко могох, толико есмь ему послужил. И будет ему угодна моя служба, и азъ хощу ему тако служити, какова ми есть сила". Царь же ничто ж ему не може учинити, но срамом побеженъ бысть [2] .
1
Комментарий: "Мунтьянская земля", "именем Дракула", "зломудръ"
Мунтения (muntean) — в переводе с румынского горная страна; принятое именование части Румынии, а также синоним Валахии. В XVII в. один из переписчиков "Сказания", не удовлетворенный отсутствием названия столицы Валахии (Тырговиште), придумал фантастический топоним "Мутьян" [Повесть: 37].
Звали воеводу не Дракула, но Влад, однако его имя ни разу не встречается в тексте (кроме единственного позднего списка, датируемого второй половиной XVIII в., см. [Повесть: 97]). И прозвище — Дракула (сам господарь писал "Dragkulya" — см. [Яцимирский 1897: 11]) — переводится не совсем так, как полагал автор древнерусского "Сказания". По-румынски "дьявол" — это "дракул" (dracul), а "Дракула" (Draculea) — "сын дьявола": прозвище "Дракул" получил отец Влада, и связь с нечистой силой тут ни при чем [Florescu, McNally 1973: 9-10]. Отец Дракулы, еще не заняв престол, вступил при дворе Сигизмунда Люксембурга в элитарный Орден Дракона, основанный венгерским королем ("по совместительству" — императором Священной Римской империи) для борьбы с "неверными", главным образом — турками. Орден этот, его элитарный характер и герб описаны Э. Виндеке, современником и биографом Сигизмунда Люксембурга [Windecke 1886: 105]. Став господарем, Влад по-прежнему относился к рыцарским обязанностям настолько серьезно, что повелел изобразить дракона — элемент орденской символики — даже на монетах, хотя изображение на монетах считалось сакральным. Соответственно, неуемный рыцарь и заработал мрачноватое прозвище: "Дракул" означает по-румынски не только "дьявол", но и "дракон". И все-таки, излагая "эмблематическую" версию, даже ее сторонники Р. Флореску и Р. Макнелли оговариваются: возможно, современники понимали прозвище господарей буквально. Смысл орденской символики государь не разъяснял, зато изображение дракона вызывало у многих вполне определенные ассоциации. Опять же, Орден Дракона в качестве орудия борьбы с "неверными" выглядит довольно странно, а если учесть, что создавался он в эпоху небывалого распространения всякого рода ересей и чернокнижничества, то возникает закономерный вопрос: не поклонялись ли рыцари дракону-дьяволу? Известно ведь, что Сигизмунд Люксембург, хоть и слыл ревностным защитником чистоты католичества, возвращал к жизни с помощью мага свою фаворитку — графиню Барбару фон Чилли [Ambelain 1977: 29]. Прямых свидетельств того, что Влад Дракул считался колдуном, нет, однако, если прозвище "Дьявол", немыслимое для христианского государя, все же закрепилось (вне зависимости от причин его появления), значит, в народном сознании сложилось соответствующее представление. То же самое можно сказать и о его отпрыске. Чем бы ни было обусловлено прозвище господаря, оно сохранилось в фольклоре, т. е. информация, в нем заложенная, оставалась актуальной. Имя "Дракула" можно понимать как "сын человека по прозвищу Дьявол". Ведь византийский хронист Халкокондил именует "Дракулой" и Влада, и его брата Раду Красивого (см. греческий текст в изд. [Laonic Chalcocondil 1958: 516: 3]), а в сербской летописи повествуется о том, что турецкий султан ходил войной на "Дракоулика Влада" [цит. по: Яцимирский 1897: 11], т.е. Влада Дракуловича. Но его имя правомерно толковать и как "сын, т. е. приверженец Дьявола, следующий путями тьмы". Даже в ХХ в. местные крестьяне считали нечистым местом руины, которые они принимали за замок Дракулы [Florescu, McNally 1979: 102].
Краткое прилагательное "зломудръ" принадлежит к разряду "потенциальных слов": несмотря на прозрачность смысла и структуры, оно изобретено автором "Сказания", а потому на современный русский язык его не столько переводят, сколько передают перифрастическим словосочетанием — "жесток и мудр", позднейшие же редакторы "Сказания" трансформировали его в фонетически сходное и понятное словосочетание "зело мудрый" [Повесть: 123-125, 179-181]. Логика словотворчества, вероятно, основана здесь на том, что слово "зломудрый" напоминает слово "злохитрый", которое часто встречается в древнерусских текстах: по отношению к "злохитрому" "зломудрый" — это как бы превосходная степень. Соответственно, в порядке "далековатой" компаративистской параллели уместно напомнить, что академик А.Н. Веселовский — знаток и переводчик текстов Дж. Боккаччо — преодолевал сходные трудности ("Декамерон", день VII, новелла 8): словосочетание "крайне злохитростная" он счел единственно подходящим эквивалентом непереводимого итальянского прилагательного maliziosa [Веселовский 1939: 301], восходящего к латинскому malignus (cр. также во французском, английском и др.) — слову, которое до сих пор не переводится на "пословном" уровне. Аналогично, соблазнительно предположить, что русский книжник XV в., прибегая к неологизму "зломудрый", также стремился перевести слово malignus (ср. румынское прилагательное malitios). Контекстуальные реализации этого рокового слова подразумевают компоненты значения, которые были бы принципиально важны для реконструкции представлений о Дракуле его современников. А именно, "лукавый, способный на злые выходки", затем — "дьявольский, сатанинский" (ср. "злой дух", т. е. собственно "Диаволъ") и, наконец, "колкий, остроумный" [cм.: Одесский 1996]. И в самом деле, дальнейший рассказ о жизни Дракулы изобилует исполненными черного юмора анекдотами — его жестокими деяниями и мрачно-ироническими афоризмами, т. е. эпитет "зломудръ" — если считать его переводом — эмбрионально содержит в себе основные идеи и композицию "Сказания о Дракуле".
2
Комментарий: "царь", "поклисарь", "восточные", "колья"
В силу того что валашские князья не могли обеспечивать свой суверенитет, будучи попеременно вассалами венгерского короля или турецкого султана, турецкий султан — как некогда на Руси хан Золотой Орды — воспринимался
Поклисарь — искаженное греческое "посол". Термин "поклисарь" был характерен для тогдашнего румынского дипломатического этикета (ср. примеры из деловой переписки валашских господарей в изд. [Сырку1906: 19]).
С "восточными" Мехмед Завоеватель и впрямь сражался: он не только методично захватывал византийские города и готовил наступление на Западную Европу, но также вел тяжелую войну с Узун-Хасаном (1453 — 1478), могущественным правителем Ак-Коюнлу — государства тюрок-огузов на Среднем Востоке.
В 1461г. Влад дерзко открыл военные действия, неожиданно перейдя турецкую границу, и действительно прошел по территории противника (вдоль Дуная к Черному морю). Но исторический султан — в отличие от персонажа "Сказания" — не "осрамил себя", но лично повел войска против взбунтовавшегося вассала. Дракула рассчитывал на помощь двоюродного брата — молдавского господаря Стефана Великого и сюзерена — короля Матьяша, однако надежды не оправдались. Родственник не только не помог, но еще и попытался захватить валашскую пограничную крепость Килию. При осаде Стефан был ранен стрелой, тяжело заболел и отступил. Рана не заживала сорок лет, врачам, выписанным из Италии и Германии, таинственно не удавалось попасть ко двору господаря, и в результате причиной смерти Стефана спустя годы стала именно валашская стрела. История, по меткому замечанию исследователей, "дракулескная" [Florescu, McNally 1973: 200], т. е. анекдотически-загадочная, колдовская. Не счел нужным ввязываться в войну и Матьяш, хоть получил от римского папы деньги на крестовый поход против турок. Оставшись без союзников, Влад, тем не менее, продолжал войну, но силы были не равны: валашский господарь потерпел поражение и бежал во владения венгерского короля, бросив разгромленную армию.
Жесток Дракула был патологически даже по тем мрачным временам. Жесток и к врагам, и к союзникам, и к подданным: рубил головы, сжигал, сдирал кожу, принуждал к людоедству, варил заживо, вспарывал животы, сажал на кол и т.д. Дракула особенно преуспел в сажании на кол, войдя в историю Румынии с прозвищем "Цепеш" ("Насаживатель-на-кол"). Колья различались — в зависимости от социального статуса приговоренных — по длине, диаметру, цвету, из них составлялись прихотливые геометрические фигуры, нечто вроде "сада пыток".
И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет живъ. Аще ль велики боляринъ, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозенъ бысть [3] .
Единою ж пусти по всей земли свое веление, да кто старъ, иль немощенъ, иль чимъ вреденъ, или нищъ, вси да приидут к нему. И собрашась бесчисленое множество нищих и странных к нему, чающе от него великиа милости. Он же повеле собрати всех во едину храмину велику, на то устроену, и повеле дати имъ ясти и пити доволно; они ж ядше и возвеселишась. Он же сам приде к нимъ и глагола имъ: "Что еще требуете?" Они же вси отвещаша: "Ведает, государю, Богъ и твое величество, как тя Богъ вразумит". Он же глагола к ним: "Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем свете, и ничим не нужни будете?" Они же, чающи от него велико нечто, и глаголаша вси: "Хощемъ, государю". Он же повеле заперети храм и зажещи огнем, и вси ту изгореша. И глаголаше к боляром своимъ: "Да весте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никто ж да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии; второе, свободих ихъ, да не стражут никто ж от них на семъ свете от нищеты иль от недуга" [4] .
3
Комментарий: "грозенъ"
Православная Валахия — по причине конфессиональной родственности — должна была восприниматься на Руси как "своя" страна, однако автор "Сказания" описывает типичный "анти-мир", где идеально "грозный", т. е. скорый на суд государь установил жестокую, но справедливую систему управления. Валахия явно описывается не как реальная территория, но как "тридевятое царство", в котором — что непредставимо в реальном мире — перед судьей-властителем равны мирянин и священник, знатный и простец, богатый и бедный. Не раз указывалось [см., напр., Зимин 1958: 396-400], что описание Валахии напоминает турецкие — мусульманские, "неверные"! — порядки (кстати, установленные Мехмедом Завоевателем), как их позднее пропагандировал (ссылаясь на слова молдавского воеводы Петра Рареша) И.С. Пересветов. И показательно, что Пересветов так же неоднократно использует термин "гроза" (ср. знаменитые слова "турецкого царя" в "Сказании о Магмете-султане": "Без таковыя грозы не мочно в царство правды ввести" [см. Пересветов 1956: 153]).
4
Комментарий: "нищие и странные"
По замечанию Я.С. Лурье, "весьма популярной была в средневековом фольклоре и легенда о жестоком феодале, пригласившем к себе нищих и затем приказавшем сжечь их. Легенда эта рассказывалась, в частности, о двух майнцских епископах Гаттоне I и Гаттоне II; она была воспринята и рядом писателей — вплоть до Р. Саути и В.А. Жуковского в XIX в. Любопытно, что анекдот этот имел совершенно различную окраску в сказаниях о Гаттоне и в "Повести о Дракуле": легенда о жестоком епископе кончалась суровым божьим судом над злодеем — его пожирали крысы; в повести Дракула не получал никакого возмездия за свою расправу с нищими, и последнее слово предоставлялось "зломудрому" князю, который сам объяснял и оправдывал свой поступок" [Истоки 1970: 372].
Действительно, планомерная ликвидация нищих, больных, стариков дополняет образ Валахии как "анти-мира" с "грозным" государем и рационально устроенным обществом. В утопии все работают, каждый — на своем месте, а значит, неработающих там не должно быть, их следует удалить физически. Кроме того, жестокое уничтожение слабых указывает на сатанинскую природу Дракулы: как известно, благотворительность в средние века почиталась не столько социальной, сколько религиозной добродетелью властителя.
Сатанинское "зломудрие" Дракулы проявляется и в "остроумной" мотивировке убийства "нищих и странных": фактически господарь выполняет их собственную, буквально понятую волю — быть "беспечальными на этом свете" и ни в чем не нуждаться. Ведь мертвым ничего не нужно.
Единою ж приидоша к нему от Угорскыя земли два латинска мниха милостыни ради. Он же повеле их развести разно, и призва к себе единого от них, и показа ему округ двора множьство бесчисленое людей на колехъ и на колесех, и вопроси его: "Добро ли тако сотворих, и како ти суть, иже на колии?" Он же глагола: "Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть". Призвав же и другаго и вопроси его тако же. Он же отвеща: "Ты, государь, от Бога поставленъ еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своимъ деломъ въсприали". Он же призвавъ перваго и глагола к нему: "Да почто ты из монастыря и си келии своея ходиши по великым государемъ, не зная ничто ж? А ныне самъ еси глаголалъ, яко ти мученици суть, азъ и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученикъ". И повеле его на колъ посадити проходомъ, а другому повеле дати 50 дукат злата, глаголя: "Ты еси разуменъ муж". И повеле его на возе с почестиемъ отвести и до Угорскыя земли [5] .
5
Комментарий: "Угорская земля", "мученики", "50 дукат злата"
Парадоксально, что в "Сказании" Венгрия — католическая страна — последовательно противопоставляется православной Валахии, как норма — аномалии. Если персонаж из Венгрии попадает в Валахию, он всегда из мира ценностей общепринятых и не нуждающихся в пояснении оказывается в небезопасном "анти-мире", где все "наоборот" и все зависит от "зломудрого" и "грозного" демиурга.
В эпизоде с монахами неважно, что они — "латинские": с православными Дракула, очевидно, поступил бы сходным образом. Важно, что они — монахи, а значит, тот, кто готов "учинити мучеником" одного из них — мучитель, т. е. тиран. Здесь контекстуально подразумевается концепция тираномахии, свойственная западно-европейской и отчасти тогдашней древнерусской мысли [Одесский, Фельдман 1997: 31-34]. Современник автора "Сказания", Иосиф Волоцкий, писал в одном из своих "Слов": "Аще ли же есть царь, над человеки царьствуя, над собою же имат царствующа страсти и грехи, сребролюбие и гнев, лукавьство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех — неверие и хулу, таковый царь не Божий слуга, но диаволь и не царь, но мучитель" [Казакова, Лурье 1955: 346]. Правда, принимая атрибуцию "Сказания" Федору Курицыну, соблазнительно умозаключить, что он — противник Иосифа — сознательно спорил с монахами, "дерзавшими учить <…> великого государя, как надо управлять государством" [Повесть: 55]. Однако Дракула не просто "великий государь", он — повелитель утопического "анти-мира", и его поступок с монахами — от противного — скорее свидетельствует о солидарности "Сказания" с представлениями о гонителях церкви как мучителях. Вообще Валахия — своего рода аргумент от противного.
Иноземная номенклатура золотых монет — "50 дукат злата" — вполне объяснима, и не только тем, что действие "Сказания" развертывается в Валахии. На Руси XV в. золотые монеты — в отличие от серебряных — практически не чеканились, при надобности пользовались "золотыми" иностранного происхождения (гульденами, флоринами — достоинством в дукат), в частности — "золотыми угорскими" (см., напр., этот термин в документе 1480г. [Акты 1846: 95]. С этой точки зрения показательно, что нумизматам известен "уникальный русский "золотой" — подражание венгерскому дукату середины XV в., с изображением св. Владислава — патрона Венгрии и государственного герба последней, но с именами Ивана III и его сына Ивана Молодого" [Спасский 1977: 249; см. подробнее: Потин 1972].
Единою ж яздящу ему путем, и узре на некоем сиромахе срачицю издрану худу и въпроси его: "Имаши ли жену?" Он же отвеща: "Имамъ, государю". Он же глагола: "Веди мя в дом твой, да вижю". И узре жену его, младу сущу и здраву, и глагола мужу ея: "Неси ли ленъ сеялъ?" Он же отвеща: "Господи, много имам лну". И показа ему много лну. И глагола жене его: "Да почто ты леность имееши к мужу своему? Онъ долженъ есть сеяти, и орати, и тебе хранити, а ты должна еси на мужа своего одежю светлу и лепу чинити, а ты и срачици не хощеши ему учинити, а здрава сущи телом. Ты еси повинна, а не муж твой, аще ли бы муж не сеялъ лну, то бы мужъ твой повиненъ был". И повеле ей руце отсещи и трупъ ея на колъ всадити [6] .
6
Комментарий: "сиромах"
Южнославянское слово "сиромах" — крестьянин, человек из народа, подданный — было распространено в Валахии, что снова указывает на устные рассказы как источник сведений автора "Сказания". К примеру, валашский господарь Лайош Басараб — постоянный противник Дракулы — ходатайствовал перед магистратом города Сибиу за своего подданного — "человека сиромаха" Дмитрия [Сырку 1906: 16].
Что касается самого анекдота, то здесь Дракула демонстрирует привычные качества "зломудрого" правителя. Он устраивает идеальный быт подданных, на этот раз взявшись регулировать рабочие отношения внутри семьи, и одновременно острит, буквально реализуя словесный образ "безрукой" — ничего не умеющей — женщины.