Кровавый пир
Шрифт:
Юноша побледнел как полотно, но, ни минуты не колеблясь, сказал:
– На то ты и разбойник! А душой кривить я не стану!
– Ну, ну! – прохрипел Стенька – Возьмите его!
Мальчик заплакал и прижался тс брату.
Юноша склонился над ним.
– Не плачь, Боря, они все добрые! Они с тобою поиграть хотят. Иди с ними! – он нежно перекрестил его и поцеловал.
– А возьмите и этого пса и подвесьте рядом! – вдруг приказал Стенька, кончая свой суд. – Пить будем!..
И он снова
– Батько, да что ж ты это? – наконец заговорил он снова.
– Ну, ну, – ответил ему ласково Стенька, – я ужо тебя за то потешу. Пожди малость!
В тот же день, сидя в кружале, он приказал сыскать какого-либо подьячего.
Полчаса спустя к нему привели низкорослого, белобрысого подьячего; глаза его испуганно бегали во все стороны, маленькая бородка дрожала словно лист на ветке. Он вошел и упал на колени перед Степаном.
– Как звать тебя?
– Наум, батюшка! Наум, милостивец!
– Подьячий?
– Подьячий, батюшка! Кружечного сбора приказа, милостивец!
– Грамоту знаешь?
– Знаю, батюшка! – и при каждом ответе подьячий стукался крепко лбом в землю.
– Ин, – сказал Разин, – садись туты и пиши ты мне прелестные письма. А в тех письмах напиши, что всем холопам и кабальным и крепостным будет воля. Станут все казаками, воевод и бояр уничтожать; они – враги государевы, дьяков и подьячих тоже!
Наум дрожал мелкою дрожью и в такт его речи кивал головою, повторяя последнее слово.
– И будут сами себе головы. Напиши, что бояре в злобе своей патриарха Никона заточили, а царевича Алексея Алексеевича извести хотели, а они ко мне убежали, и ноне я их на Москву к царю везу! Стрельцам тож напиши. Понял?
– Понял, батюшка!
– Садись и пиши! Вина хочешь?
– Для ясности, – с жалкой улыбкой сказал подьячий.
– Лакай! Дайте ему водки жбан! Да пиши складно, умилительно!
Подьячий примостился на другой конец стола Стенька пил и начал говорить Василью:
– Хотел я удружить тебе, ну, так и сделаем. Я-то сам еще через три дни пойду, а ты иди завтра в утро. С тобой твои сорок, да дам тебе еще две сотни молодцов, да казаков сто с Гришкой Савельевым. Ты атаманом будешь, он есаулом. Иди и бери Саратов! Вот!
Василий даже вскочил от волнения.
– Батько! – воскликнул он.
– Рад? То-то! Я для своих всегда ласков. Нонче вот мы этих писем изготовим и я с ними нищих вперед пошлю, чтобы кидали везде. А утром ты иди!
У Василия от радости захватило дыхание. Завтра. В четыре, пять дней они сделают переход – и берегись воеводы и Лукоперовы!
– Готово, што ли? – окрикнул подьячего Степан.
– Готово, милостивец! Дозволь прочесть!
– Чти!
Подьячий дрожащим,
– Так, так! – говорил он. – Ладно, щучий сын! Ишь ты!
И когда окончил подьячий чтение, он ласково кивнул ему головою:
– Поднеси ему, Вася, меду!
Василий поднес. Подьячий расцвел от удовольствия и выпил.
– А теперь повесьте его, казаче! – сказал равнодушно Степан.
Маленький подьячий побледнел и отшатнулся. Кружка упала у него из рук.
– К… как? – пролепетал он.
– Повесить! – повторил Степан. – Потому ты подьячий – сорная трава, крамольное семя! Ну же, хлопцы!
Подьячий стоял словно окаменелый. Нижняя челюсть у него отвисла, но когда казаки схватили его за плечи, он вдруг вырвался от них и в исступлении закричал:
– А ты коли так – вор! Вор, вор! Я тебе работу справил, а ты насмеялся, да еще повесить! Это за добро! А еще батько! К малым добер, бают!..
Бороденка его тряслась, глаза почти вылезали из орбит. Он был смешон и жалок в своем гневе. Казаки снова ухватили его, но Стенька махнул им рукою.
– А что ж мне с тобой делать, скажешь? – спросил он, щурясь.
Подьячий даже подпрыгнул, сжав кулаки:
– Вешать, вешать, разбойничья твоя душа! Твои слуги верные дом мой разграбили, женку опозорили да убили, ребятеночка на копье взяли. А мне что ж? Вешай, милостивец!
– Да коли ты подьячий, – задумчиво сказал Стенька, – коли ты с людей за все про все калым брал…
– А то не брать? Мне от государевой казны шло два рубля в год, да однорядка, да шапка, да муки шесть восьмин. Тут и живи! А у меня семьишка. Всякому хлеб жевать хочется. И много ли брал? Два, три алтына, много, коли гривну!..
– А и то! – сказал вдруг Степан. – Коли воевода брал, чего ему, маленькому, делать было? Иди, Наум!
Подьячий быстро мотнул головою и приготовился бежать.
– Да стой! – остановил его Степан. – Чтобы ты о нас дурное не мыслил, на тебе зараз пять рублей, – он кинул ему пять тяжелых монет. – А ты, Вася, – обратился он к Усу, – его своим писарем сделай да избу ему дай. Пусть живет!
– Милостивец ты мой! Свет красно солнышко! – закричал подьячий, бросаясь к Степану, но тот уже нахмурился.
– Уходи, а то раздумаю! – проговорил он.
Подьячий отпрыгнул от него, что стрела от тетивы, и зайцем бросился из кружала.
Степан с написанными листами обратился к Волдырю.
– Ну, мой верный Иваша, отдай нашим писчикам. Пускай всю ночь пишут и день весь, а десять листов сейчас пусть изготовят. А в ночь дать их Егорке – слепому да Петрушке – безногому. Пущай с ими в Саратов поспешают. А ты, Васинька, значит, завтрова утром. Так?