Лед и фраки. Записка Анке
Шрифт:
На пристани было тихо и пустынно. Издали доносился скрип и фырчание лебедок, грохот кранов, шлепание опускавшихся на гранитные дебаркадеры мешков, дробное громыхание катящихся по слегам бочек. Терпкая духота пыльного зерна плыла в знойном воздухе от того места, где швартовались впритык к длинной веренице красных вагонов хлебные экспортеры. Тяжелый, тошнотный дух бобового масла полыхал от падающих серыми грудами связок мешков. Поодаль у желтеющей штабелями экспортного леса биржи выстроились лесовозы, до труб заваленные яркими, остро пахнущими свежим
С другой стороны на обрамленный измочаленными бревнами камень навалились американцы. Над их баками и ютами беспомощно болтались в воздухе подцепленные решетчатыми руками кранов огромные ящики.
За шеренгой американцев, полоща белыми с красным кругом флагами, стояли японцы. Стрелы высоких мачт предупредительно и быстро складывали на набережной груды каких–то остро пахнувших плетеных корзин.
Голицын привычным ухом уловил далекие голоса лихорадочно живущего порта. Давно терся в них. Заманчивые и возбуждающие вначале, успели уже надоесть. Он с наслаждением вобрал в себя знойную тишину той пристани, где стоял.
Об ослизлые зеленью бревна тихо хлюпает вода. Пологие ленивые волны Золотого Рога замаслены радужными разводами. Вода густа, почти тягуча. Как вода у дебаркадеров всякого порта. Вместе с размеренным дыханием скользких черных волн методически поднимаются и оседают сгрудившиеся тесным рядом шампуньки. Они тихо стукаются друг о друга бортами. Разметавшись, спят в них лодочники–китайцы. Некоторые сидят, поджавши ноги, на высокой корме своих лодок. Созерцательно дымят длинными тонкими трубками.
Глянув на середину Золотого Рога, туда, где тяжелые маслянистые волны переходили в дробную рябь, Голицын внимательно присмотрелся к черному, утюгообразному кораблю. Когда на баке этого корабля мелькнуло белое пятно форменки, Владимир поспешно сложил ладони дудочкой и изо всей мочи протяжно крикнул.
— На-а «Большевике–е–е-еее»! — пронеслось по темной ряби.
Владимир помахал над головой фуражкой. Подождал. Крикнул еще раз. С тем же успехом. Беляк форменки на темном судне исчез, но шлюпки так и не было.
Владимир терпеливо уселся на огромный чугунный кнехт. Набил трубку, закурил. Шлюпки не было. Он подошел к веренице шампунек.
— Ходя-э!
Сразу несколько фигур, как на пружинах, вскочили в своих лодках. Курившие поспешно засунули трубки за матерчатые пояса широких синих штанов. Поднялся невероятный крик:
— Моя… ходи сюды!
— Моя, моя, товарыш!
— Товарыш, ходи сюды!.. Моя люцы юли–юли.
Владимир дал немного улечься крику и вопросительно
бросил:
— «Большевик»
Снова поднялся крик. Все поголовно были согласны. Владимир прыгнул в ближнюю шампуньку:
— Катай на «Большевика»! Гривенник!
— Не мозна гривенник… двадцати копека, — с деловым видом возразил китаец, поспешно прилаживая кормовое весло.
— Ну и мазурик же ты, братец, — засмеялся Голицын и сделал движение выскочить обратно из лодки.
Китаец испуганно бросил весло и схватил Владимира за рукав.
— Ляна, ляна, — поспешно закивал он, — сиди, сиди. Десять копеек на «Больсевик» катать будем.
Он быстро загаланил кормовым веслом и шампунька, неуклюже переваливаясь с борта на борт, медленно пошла к середине бухты.
Огибая с кормы большой плоский корпус, прошли под размашистой вязью «Большевик». Накладная медь, надраенная до зеркала, ярко горела на солнце.
Владимир вручил китайцу тут же бережно увязанный в тряпочку гривенник и вбежал по трапу. Под спардеком столкнулся с лениво прогуливающимся вахтенным матросом.
— Ты что же, оглох, что ли? Из–за тебя гривенник выкидывать! — полусердито, полушутливо бросил Голицын.
Матрос не спеша вынул изо рта трубку и, сплевывая широкой струей за борт, пренебрежительно скосился:
— Ай адмирал недорезанный? А я ить думал — машинист.
— Ишь фря палубная… твоя власть. Погоди, ужо в море будем.
— Ин ладна-а, — протянул матрос и, засунув руки в карманы широченных парусиновых штанов, не спеша зашлепал босыми ногами.
Владимир спустился к себе. Быстро переоделся в синюю робу. По дороге в машину заглянул к третьему механику:
— Как, Иван Ильич, окончательно двигаем?
— Сегодня к вечеру снимаемся с якоря. «Сам» приказывал команде после обеда на борту быть.
— Я вчерашний день с ребятами из гимеотдела виделся. Говорят, зряшное дело затеяли. Мало того, што поздно выходим. Льды в этом году наверху чертовские.
— Как бы не застрять.
— Ну, а что же, по–ихнему, «Ставрополь» и «Колыму» там так и бросить?
— Вот в том и вопрос: вытащим ли?
Дуйте–ка вниз. Я сейчас приду. Надо сейчас с валом кончить, я вчерась глядел, ребята там у дейдвуда Подводнаяоконечность судна с металлической трубой для вывода наружу гребного вала. не совсем ладно затянули. Как бы бить не стало.
Работая внизу в туннеле гребного вала, Владимир не слышал даже полуденных склянок. Окликнули из машины ребята.
Быстро пообедав, вылез наверх. С берега один за другим подходили фансботы с возвращающейся командой. Матросы с медно–красными лицами, с выгоревшими до льняной бели волосами, бойко взбегали по крутому трапу. Кочегары с большими иссиня–черными глазницами на мучных лицах шли не спеша, задористо переругиваясь с матросами.
К часу дня прибыл командир. Старый ледокольный капитан Воронов.