Легенды Крыма
Шрифт:
И летело время, свивая вчера и сегодня в одну пелену.
Только раз, вернувшись из сада, не узнал старик прежней Раймэ. Такие глубокие следы страданий отпечатались на ее прекрасном лице; такое безысходное горе читалось в ее взоре.
“Раймэ, что с тобой”, подумал он, но не сказал, потому что замкнулись ее уста.
И подул ночью горный ветер и донес до спящего Курд-Тадэ речь безумия и отчаянья.
— Милый, желанный, свет души моей. Вернись. Забудь злую чаровницу. Вернись к своей любимой, как ты ее называл. Вернись навсегда. Скоро старый закроет очи, и я буду твоей, твоей женой, твоей маленькой,
Проснулся Курд-Тадэ и не нашел рядом с собой юного тела, а на пороге сеней в безысходной тоске рыдала, сжимая колени, молодая женщина.
Чуть-чуть начинало светать. Скоро муэдзин пропоет с минарета третью ночную молитву. Хаджи, никем не замеченный, вышел из усадьбы и пошел к Папас-тепэ.
На середине горы некогда находился греческий храм, и от развалин храма вилась по скале на самый верх узкая тропинка.
Никто не видел, как карабкался по ней старый Курд-Тадэ, как припал он к земле на вершине горы, как крупная слеза скатилась впервые из глаз святого.
Не знал хаджи лжи. А ложь, казалось, теперь стояла рядом с ним, обвивала его, отделяла, как густой туман, душу его от вершины горы, к которой он припал.
И услышал он голос Духа. И ответил хаджи на этот голос голосом своей совести:
— Пусть молодое вернется к молодому и пусть у молодости будет то, что она боится потерять.
Если угодна была моя жизнь Аллаху, пусть Великий благословит мое моление.
И в молении, не знающем себя, душа святого стала медленно отделяться от земли и уноситься вдаль, в небесную высь.
И запел в третий раз муэдзин.
И голос с неба казался далеким эхом: — Да будет так.
С тех пор на гору к могиле святого ходят отузские женщины и девушки, когда хотят вернуть прежнюю любовь.
Крымские татары чтут могилы праведных людей — азизов. Признание азизом совершается обыкновенно после того, как несколько почтенных лиц засвидетельствуют, что видели на могиле зеленоватый свет и что над поклонявшимися могиле совершались чудеса. Если имя святого не сохранилось в народе, то азиз именуется по местности, где он погребен; так Святая могила на Папастепэ принадлежит неизвестному азизу. Но имя хаджи Курд-Тадэ приурочивалось к Святой могиле, почему и приводится это имя в легенде. Званиехаджи присваивается лицам, посетившим Мекку. Посещение этого священного города установлено ст. 192-м, гл. 2-й и ст. 91-м главы 3-й Корана. При возвращении хаджи из Мекки его встречает вся деревня с великим преклонением и провозглашением хаджи, освященным Св. Духом.
Минарет — каменная или деревянная башенка, с внутренней лестницей и балконом, откуда муэдзин совершает свой призыв.
Муэдзин — дьякон. В час молитвы он, после омовения, поднимается на минарет (могут и другие лица) и, обходя кругом балкончик, возглашает нараспев: “Великий Боже, исповедаю, что нет Бога — кроме Аллаха и Магомет его пророк”. Затем, оборачиваясь на восток, он называет иноверцев дурным народом, а на юг шлет призыв: “О, достойный народ, приходи к поклонению, приходи к спасению!”
Намаз —
Шайтан-сарай
— Расскажи, Асан, почему люди назвали этот дом — Чертовым.
Асан сдвинул на затылок свою барашковую шапку, было жарко, и усмехнулся.
— Расскажу — не поверишь. Зачем рассказывать!
Мы сидели под плетнем у известного всем в долине домика в ущелье Ялы-Богаз. Ущелье, точно талья красавицы, делит долину на две. На севере — отузская деревня с поселками, старые помещичьи усадьбы, татарские сады. На юге — виноградники, сбегающие по склонам к морю, и среди них — беленькие домики нарождающегося курорта.
Зная Асана, я промолчал.
— Если хочешь, расскажу. Только ты не смейся. Когда Шайтан где поселится, скоро оттуда не уйдет. Жил здесь грек-дангалак; клады копал. Нашел — не нашел, умер. Жил армянин богатый; людей не любил; деньги любил; умер. Потом чабаны собирались ночью, виноград воровали, телят резали, вместе кушали; друг друга зарезали. Так наши старики говорили. Потом никто не жил. Один чабан Мамут, когда на горе пас барашек, прятал в дом свою хурду-мурду. Еще хуже стало.
И Асан рассказал случай, имевший, как говорят, место в действительности.
— Видишь развалины на горе, под скалой? Там была прежде греческая келисе. Давно была. Теперь стенка осталась, раньше крыша держалась, свод был.
Один раз случилась гроза. Дождь большой пошел, вода с гор побежала, камни понесла. Мамут загнал барашек за стенку, сам спрятался под свод. Стоит, поет. Веселый был человек. Горя не знал. А дождь — больше и больше. — Анасыны, говорит. Надоело ему. Нечего было делать, в руках таяк, которым за ноги барашек ловят, давай стучать по стене. Везде — так: в одном месте — не так. Еще постучал.
— Может клад найду, — думает. Хочет выломать камень из стены. Вдруг слышит: — Эй, Мамут, не тронь лучше! Плохо будет. — Посмотрел — никого нет. Начал камень выбивать. — Не тронь, — слышит опять, — будешь богатым, червонцем подавишься.
Сплюнул Мамут. — Анасыны, бабасыны. Врешь, Шайтан, богатым всегда хорошо. Навалился как следует и сдвинул камень с места. Видит печь, а в ней кувшин с червонцами. Ахнул Мамут. Столько золота! На всю деревню хватит. Задрожал от радости, спешит спрятать клад, чтобы другие не увидели. Только камень назад не пошел. Высыпал все червонцы в чекмень, завернул в узел, под куст до вечера положил.
Дождь прошел, выгнал стадо пасти, а сам на куст смотрит. Куст горит — не горит, дымится. — Вай, Алла! Солнце еще высоко, в деревню не скоро; стал думать — какой богатый человек теперь будет. Принесет червонцы домой, отдаст жене: — На! Сам падишах больше не даст, а я, чабан, все тебе подарю. Положим — не подарю; только так скажу. Смеется сам. — Куплю себе дом в Ялы-Богазе; дом на дороге, открою кофейню; стадо свое заведу; чабаны свои будут. Ни одна овца не пропадет. Украдет чабан — сейчас поймаю. Первый богач в Отузах буду. Так думал Мамут, ждал, когда солнце за Папастепэ зайдет — гнать стадо домой. И гнал так, что сам удивлялся. Бежал сам, бежали барашки, бежали собаки.