Летний снег по склонам
Шрифт:
Винокуров опустил напряженно поднятые плечи.
Миновала опасность, и вот будто не было ничего. Только чуть посасывает еще от мысли, как пришлось бы ждать буксир, барахтаться с тросом, раскачивать судно. Но эта мысль уже не тревожит, а лишь оттеняет радость избавленья.
Когда благодушие совсем разлилось по душе, когда Журин снова накинул тулуп и принялся неторопливо заряжать мундштук, когда капитан уселся рядом с ним и стал вслух высчитывать,
— В машине вода!
И с треском провалился обратно.
Журин одним движением остановил машину, отбросил ногой тулуп, метнулся вслед.
Странная тишина заполнила танкер. Сделалось слышно, как волны постукивают по бортам и ветер засвистел злей.
Винокуров замер, не выпуская штурвала.
— Следи за курсом, — тихо приказал Силин и пошел посмотреть, что случилось. Вторая неудача не вызывала уже ни прилива сил, ни азарта — она казалась чем-то обычным. Появилась холодная расчетливость, которая и нужна была сейчас.
Внизу с лампочкой в руке стоял механик. Мазутная вода билась под решеткой.
— Болты сальника порвало, — глухо, как из бочки, сказал он, — часа два позагораем. Надо на якорь вставать.
Силин вышел на палубу, крикнул Сизову:
— Бросай железку!
Оглушительно лязгнула якорная цепь. Этот раздирающий звук ожесточил холодную решимость. Сжались губы, напряглись мышцы, движения стали точными. Капитан взял двух матросов и спустился в машину.
Для откачки воды закрутили помпу. Ее слабенькое пыхтенье оттеняло тревожную тишину.
Все, кто не был занят работой, собрались у люка машинного отделения. Молча стояли, прислушивались, как необычно громко звякает упавшая гайка или ключ, шлепается вода, гулко раздаются голоса. Вытянув шеи, присев на корточки, нагнувшись, заглядывали в железное, остывающее нутро судна, залитое режущим светом голых лампочек.
Заметив склонившиеся лица матросов, капитан поднялся по трапу и, вытирая ветошью мазутные руки, сказал что-то успокоительное. Поломка и вправду не была опасной — ее вовремя заметили, но по напряженной сдержанности Силин понял: ему не очень верят. Тогда в голову пришло самое лучшее доказательство:
— Чем без дела сидеть, берите шлюпку — и на рыбалку. Тут хорошая рыбалка. Грибы поищите в тундре. Винокурова смените и возьмите с собой — он парень знающий на этот счет. Кто у нас вахтенный? Сизов? Заступай. Три часа вам даю, — махнул мазутной ветошью, застучал каблуками по железу...
Чудно это — прыгнуть со шлюпки на черную, острую, как щебень, гальку — ноги все ждут подвоха, ждут, что берег качнется...
Сразу же от гальки, от узкой ее полосы начинается болото. Низкая щетка осоки, низкие желтые цветы, низкий лознячок — не выше травы. Глаз скользит по тундровой бесконечности и уже не различает цветы и травы — там, далеко, видятся лишь пятна — зеленые, желтые и красные (это какое-то болотное
Неподалеку в камнях бурлит речка, и всюду под ногами позванивают, бормочут, трепыхаются десятки ручейков, как весной. И кулики прыгают рядом, перепархивают, играют на своих дудочках. На черной чавкающей земле отпечатаны следы оленей и раскиданы белые, отмытые рекой стволы лиственниц.
Винокуров не показал вида, но в душе сладко и протяжно защемило. Смутно прорисовалось лицо деда, темные руки, выбирающие сеть, и такой же, как здесь, запах реки, тундровых трав... Это в детстве где-то, не припомнишь, где... И большая рыба в сети. Он трогает боязливо хвост и убегает, когда она затрепыхалась. А дедушка зовет назад, показывает рыбу, и она перестает быть страшной, она замирает, дед показывает, как ее брать под жабры...
Сеть разложили на осоке. Винокуров осмотрел, недовольно присвистнул: короткая, рваная, кое-как залатанная. А все-таки сеть. И в душе тревожное ожиданье и запах реки, смешанный с тундровым ветром.
Завели на шлюпке. Винокуров быстро выметал эту коротышку, прыгнул в воду, потянул лямку.
Вытащили... Разве в такую попадется что дельное... Мелочишка. Ребята и той обрадовались, бросились выбирать.
— Зачем? — рассмеялся Винокуров. — Оставьте на развод, в реку бросьте!
Второй замет выдался получше. Попался почти сплошь чир. Сильные сурмяные рыбины бились в сети, их бросали на траву, и они высоко подскакивали, норовя добраться до воды.
А дальше начался азарт. Забылось время, забылись промокшие сапоги и ватники, слова забылись. Была только сеть и река, река и сеть. Была удача. Удача летела в осоку и оставалась там горкой рыбы, маня взор, подталкивая снова заметывать сеть...
Опомнились, когда на танкере взвыла сирена. Удивились — неужто прошло три часа? Ну, еще один, последний замет... Ну, еще — самый последний. Ну, этот — и все... И опять острый голос сирены полетел над тундрой к пологим горам, едва видным за изморосью.
— Кончай, ребята! — Винокуров с неохотой бросил сеть на траву, стал обирать тину. — Таскайте.
Матросы брали по две уснувших или по одной живой рыбине и неуклюже несли к шлюпке, опасливо вытянув перед собой руки. У одного притворившаяся мертвой нельма выскочила и пошла боком в глубину.
— Эх-хех! — досадливо крикнул Винокуров и оставил сеть. — Смотри, как надо брать. — Быстро, быстро нацеплял пальцами, словно крюками, под жабры по четыре рыбы на каждую руку — побежал к шлюпке. Пока ребята чикались, он все перетаскал.
Красиво улеглась на носу зеркально-синяя груда. Кроме чира тут еще и нельма, и налим, и кондевка... И к тундровому ветру прибавился острый и радостный запах улова.
С танкера машут, кричат. Какой он странный отсюда, танкер. Словно бы в реке стоит на длинных ножках белая коробочка. Корпус совсем скрыт волной. Такая маленькая коробочка и такая широкая река — другой берег едва просвечивает. А впереди — океан. И на этой коробочке они выйдут в океан, просекут его на полтысячи километров вдоль берега до устья другой реки, где разгрузят бензин.