Летун. Фламенко в небесах
Шрифт:
Кручу головой: ага, всё те же на манеже: три «Фиата» решили не упускать шанс записать в свой актив неуклюжий с виду «летающий бочонок», за что один и поплатился: вон он, ковыляет в свои тылы, дымя мотором и переваливаясь, как беременная свиноматка с крыльями. Это их Росас Кастельяно приложил: повезло всё-таки мне с этим фанатиком пулемётов! Уже второй агрессор на его счету.
Но вот двое других никак не успокаиваются, старательно клюя пулями с задней нижней полусферы. И Энрике что-то не реагирует на это безобразие. По-нехорошему не реагирует…Изворачиваюсь бочкой, ухожу из-под трасс вниз. Уловив момент, выравниваю
Приехали.
Всё, дострелялся до упора. А, ведь я ж ещё во время штурмовки поработать успел, в свалку влез с третью «быка»… Ой, бли-и-ин…
Краем глаза внизу замечаю силуэты «эР-Зетов». Воздушный бой — он короткий, вот «Наташи» и подоспели на подмогу только сейчас. Молодцы, компаньерос! Жаль, не для меня это уже…
Газую, норовя пристроиться точно позади и чуть сбоку фашистского самолёта. Извини, Энрике, но мы ж солдаты, сам понимаешь…
Вот сейчас… Сейчас приближусь, диск вращающегося пропеллера совмещу с хвостовым оперением фашиста — и аюшки… Случаи, когда после воздушного тарана лётчики оставались живы, а иногда даже и парашют не использовали, садясь на вынужденную, в истории известны. Но пасаран, собака!
И сразу же, сантиметрах в тридцати от глаз по капоту появились три рваные дыры. Опять подловили! Самолёт тряхануло и мы сверзились вниз. А намеченный под таранный удар «Фиат» скрылся из поля зрения. Обидно-то как…
Ничего, Энрике, сейчас постараюсь приземлиться. Хоть на брюхо… Сядем, там посмотрим, что с тобой, к медикам отправим. Медики — они помогут…
[1] Капитан Шевцов Пётр Фёдорович, в описываемое время командир эскадрильи И-16. Впоследствии — Герой Советского Союза (Постановлением ЦИК СССР от 22 октября 1937 г.)
[2] Слухи такие, действительно, циркулировали, но на деле настолько хорошо с авиационным парком у мятежников не было. Если республиканская авиация за весь период войны располагала по разным сведениям 500–600 самолётов различных марок, включая переоборудованные гражданские и поставленные из СССР (в том числе и в виде комплектов деталей для «отвёрточной сборки»), то у франкистов и их германских и итальянских союзников в мае 1939 года имелось приблизительно 1200 машин, включая захваченные трофеи и конфискованные французскими властями после перелёта отдельных республиканских пилотов в Алжир и материковую Францию и переданные затем франкистам.
[3] По испанским штатам в то время в эскадрилье было 12 самолётов, по советским — 31. И если не указано иное, в тексте под термином «эскадрилья» имеется в виду испанское укомплектование: 12 или менее (ввиду потерь) самолётов.
[4] «Тётушка Ю», широко известное прозвище самолёта Junkers Ju 52.
Глава 19
XIX
Испания, госпиталь Эль Эскориал 1 марта 1937 г.
'Моторы пламенем пылают,
кабину лижут языки.
Судьбы я выбор, ой-да принимаю,
С пожатием её руки.
Кабина пламенем объята,
Вот-вот рванёт боекомплект…
А жить так хочется, ребята,
А силы выпрыгнуть уж нет.
Мой парашют изодран пулей,
вторая ноги пробила,
горит
и оба порваны крыла[1].'
Мы на пару с лейтенантом Петей Угловатовым на пару выводим задушевные слова нескладной народной песни. Недавно отметивший двадцатилетие истребитель, увы, не полиглот, и, подозреваю, меня поместили в его палату для того, чтобы «русо пилото» мог хоть с кем-то общаться.
'Машина в штопоре вертится,
Ревёт, летит земле на грудь:
Прощай, родная, ой-да успокойся,
Меня навеки позабудь.
И вынут нас из-под обломков,
поднявши на руки каркас.
Взовьются в небо «ястребочки»,
В последний путь проводят нас…'
Петру на этой войне не повезло. Первый боевой вылет, первый бой и тяжёлое ранение вкупе с ожогами рук. Медики грозятся после излечения отправить парня обратно в Союз. А может, и повезло, кто знает? Может, жить останется, раз уж сумел не погибнуть и даже приземлиться на республиканской стороне фронта. Альберт Баумлер так не смог: его парашют опустился у фашистов. Светлая память хорошему парню…
«И 'похоронка» понесётся
Родных и близких известить,
Что сын ваш больше не вернётся,
В дом не приедет погостить.
И мать-старушка зарыдает,
Слезу с усов смахнёт отец,
И лишь невеста не узнает,
Каков был лётчика конец…'
А ещё повезло лейтенанту, что неподалёку оказался медбрат и готовая к отправлению в Эскориал санитарная машина, переделанная из древнего грузовичка «Пежо», выпущенного сразу после Первой мировой войны.
А вот я угодил сюда не сразу.
Посадил своего «Дельфина» я исключительно на морально-болевых, пропахав фюзеляжем канаву метров в тридцать. Ещё хорошо, что между фашистами и республиканскими позициями в этом конкретном месте нейтральная полоса пролегла по полям местных крестьян. Вот в выложенную из камней по европейской традиции межу промежду двумя такими полями я со всей дури и врезался. Тряхануло знатно!
Очухался довольно быстро. Смотрю: самолёт, конечно, побит крепко, но огня-дыма не ощущается. Зато хорошо слышна суматошная стрельбы — винтари да пулемёты грохочут чуть ли не над головой. Глянул назад: голова бортстрелка откинута на левое плечо, закопченный ствол «Браунинга» вздёрнут к небу… А на расстоянии метров ста пятидесяти, может, чуть больше — чьи-то бошки в круглых касках и серых военных пальто. Да понятно, чьи: синьоры итальянцы решили к «Грумману» подобраться. У них, говорят, большие премии за головы лётчиков платят. Добытчики, мать иху римскую…
Вылез на крыло, пригнувшись, чтоб не вписаться башкой в верхнюю плоскость, сместился к кабине бортстрелка. У Энрике левое плечо в крови, куртка изодрана, но вроде как живой, хрипит что-то на своём. Извини, браток, малость попозже с тобой займёмся. Хватаю ручку пулемёта, поднимаю казённик — ага, отстреляно меньшеполовины ленты.
Блин, неудобно-то как наводить в позе крякозябры…
Ничего, ствол — в сторону синьоров понаехавших. Предохранитель уже сдвинут. Выжимаю спуск — и несколько крупнокалиберных пуль мчатся в сторону позарившихся на нас фашистов. Вторая очередь, третья… Вот четвёртая — точно, в цель! Отсюда видно, как тулово муссолиниевского вояки аж подкидывает над землёй, буквально разрывая на части. Зрелище не для барышень…