Level Up. Женский взгляд

Корносенко Валерия Юрьевна

— Ну что ты так трясешься? От нас ничего не зависит, точнее не зависит отведенный нам срок. Но только мы сами решаем, действовать нам или сидеть сложа руки. Ты, я смотрю, без интерфейса особо не утруждалась благими делами, так? Но ведь теперь все изменилось, неужели, даже если сейчас твои показатели погаснут, ты сможешь с таким же безразличием смотреть на нуждающихся в твоей помощи людей? Увидишь, что можешь помочь и пройдешь мимо, заведомо зная, как влияют благие дела на твое сознание?

Сижу, повесив нос. Мне все еще страшно, но слова Льва вселяют надежду. Киваю, соглашаясь, так и продолжая смотреть в пол.

— У меня сегодня на операционном столе пациент умер, — неожиданно заканчивает он свою бравую

тираду.

Я встрепенулась, ошарашенно смотрю на Льва.

— О, Господи! — не знаю, что говорят в таких случаях, ведь он не родственник, и я не знаю, была ли это врачебная ошибка, винит ли он себя, — Мне так жаль.

— Рак, четвертая стадия. Он был обречен. Я, по возможности, всегда старался оперировать именно самых сложных больных, не боялся браться за, как всем казалось, запущенные случаи, безнадежные. Никто из врачей не хочет «мараться» и расширять свое «кладбище». Мое подсознание мне и без всякого интерфейса кричало: «Ты должен!» — иди и сделай это. И, ты знаешь, шел и делал. Да, многие умерли, к сожалению, я не Господь, но многие и выкарабкались. В них не верил никто, даже родственники уже начинали оплакивать, втайне пиля имущество. Но сколько бы ни умирало людей на моих руках, каждый раз я чувствую вину и боль утраты. Какие бы плохие они к тому моменту уже ни были. Никто ни разу не заикнулся, ни коллеги, ни родственники, ни словом, ни взглядом, что я плохо старался или что я виноват. А совесть-то она вот где, — кладет руку на сердце, — ее не обманешь.

Сижу, как громом пораженная, слушая его. Такой исповеди я не ожидала. Какой великий человек. Я даже не задумывалась о том, каково это — нести такое ярмо. Каково это: заново дарить умирающему жизнь, или хотя бы надежду, чтобы он не жил болью, умоляя о смерти, а чтобы жил верой. По мне — так лучше уснуть на операционном столе и не проснуться, чем чахнуть, мучаясь день ото дня в ожидании смерти, и видя лишь боль в глазах родных. Меж тем Лев продолжает.

— Наверняка с теми людьми, кто выжил всем назло, репутация у меня была прокачана, что надо — усмехается, — А вот с родственниками, особенно исцелившихся пациентов, я всегда избегал общаться. Мне казалось, что то, что я делаю — очевидные вещи. Это мой долг, я не могу иначе. Я просто не смогу самому себе в глаза смотреть, если отступлюсь, струшу. А все их благодарности и заискивания — не мог выносить, стеснялся принимать похвалу, она меня даже злила. Эти насильно всовываемые конверты и коньяки. Я тебе потом шкаф на работе покажу с коньяками. Я их не пью, но коллекционирую. Этот, что мы пьем, двадцатилетней выдержки, из какой-то коллекции. Стоит тысяч пятьдесят за бутылку.

Вытаращиваю глаза на бутылку. Хорошо, что он не сказал это, когда я его пила, мне бы не влезло.

— Такие деньжищи за коньяк? С ума люди что ли сошли?

Лев улыбается моей наивной простоте. Невольно улыбаюсь в ответ, я очарована этим мужчиной!

— Представляешь, какой бы у меня сейчас уровень был, если бы я общался с родственниками больных всегда, и прокачивал с ними репутацию, вместо того, чтобы бегать от них? От пары добрых обнадеживающих слов мой язык бы не отвалился. А сколько упущено опыта — страшно даже представить. Надеюсь, что потеря опыта это самое страшное, что я упустил из-за своей гордыни, а может и глупости, — усмехается.

Мне кажется, ему стало гораздо легче после того, как выговорился. Просто наболело, и давно хотелось высказаться, а было некому. Лев продолжает:

— Мне за это и дали кличку мою — Ягуар. За то, что десятки раз вырывал из цепких лап смерти безнадежных больных. Как-то напились с реаниматологом до зеленых чертиков — пошли и татуировки набили. Два идиота.

— Мне нравится твое тату. Ягуар, как живой. Очень хорошо мастер сделал.

— Да я и не жалею особо. Может оно так и правильно. — Лев похлопывает себя по плечу,

в том месте, где набито тату.

— А у реаниматолога что? — пытаюсь поддержать тему. Хватит уже о грустном.

— Не понял?

— Ну, что он наколол? — смущаюсь.

— Аа… — смеется, — Ястреб он.

Вспоминаю в мельчайших деталях татуировку Льва, изгибы тела ягуара, его взгляд, от которого бросало в дрожь. Мысли плавно перетекают на обнаженный торс мужчины. Как двигались мышцы, и создавалось ощущение, что ягуар крадется к своей жертве. По телу пробегает горячая волна мурашек. Осознаю, что чувствую жгучее желание. Оно настолько острое, что мне кажется мои возбужденные соски видно даже через слой поролона. Мое желание обволакивает меня, как густой туман, и настолько осязаемо в воздухе, что его можно коснуться. Боюсь поднять взгляд на мужчину — он сразу все поймет.

— Здорово. — мой голос охрип и, наверное, выдает меня с головой — Я никогда таких красивых татуировок не видела, с удовольствием бы рассмотрела поближе. (Если бы я знала, чем обернется для меня эта фраза, я бы отрезала себе язык!)

То ли нужный градус дошел, то ли усталость сказалась, но Лев, не раздумывая, стянул через голову джемпер, и встал предо мной на колени.

«Мамочки!», — мое сердце бьется о ребра, ладони потеют, дыхание вырывается изо рта прерывистыми толчками. Резко сжимаю бедра, пытаясь скрыть охватившее меня возбуждение. Медленно поднимаю глаза, поедая глазами плоский живот, грудь с завитками темных волос, останавливаю взгляд на татуировке. Нервно сглатываю. Слегка подрагивающими подушечками пальцев, аккуратно касаюсь края татуировки. Его тело такое горячее. Не могу удержаться и снова опускаю взгляд ниже, на его грудь. От моего поглаживания, а может и от взгляда, у Льва побежали мурашки и сжались соски. Это невыносимо! Я сгораю изнутри! Закусываю губу, чтобы не проронить стон, и закрываю глаза, не в силах больше терпеть эту сладкую муку. Мой мозг плавится, время остановилось, и весь окружающий нас мир исчез.

Он касается моего подбородка, большим пальцем освобождая мою нижнюю губу, приподнимает лицо, и наши взгляды встречаются. В его глазах такое же непреодолимое желание, похоть, мольба, нужда — адский коктейль из чувств в одном флаконе. Смешать, но не взбалтывать!

На миг теряюсь, не ожидая от него такой реакции, не думала, что он видит во мне женщину. С моих приоткрытых губ срывается тихий стон.

Второй рукой Лев обнимает меня за спину и притягивает к себе. Если у меня и оставались крохи сомнений, то жадный горячий поцелуй, бесстыдные ласкающие спину и бедра руки, и упирающееся мне в промежность возбуждение, все мои сомнения развеивают.

Как же у меня давно не было секса! Не то, что качественного и постоянного — даже с незнакомцем на одну ночь. За эти годы мытарств я настолько закрылась и ушла в себя, в свои проблемы, что забыла, что я женщина, и могу любить и быть любима.

Это был мой первый поцелуй за последний год с лишним, и он оказался просто непередаваем: такой страстный, жаркий и убийственно-нежный одновременно. И дело вовсе не в длине перерыва, а в мужчине, который меня целовал! Едва его рот накрыл мои губы, я забыла обо всех страхах и волнениях.

Слишком сильной оказалась та буря чувств и желаний, которая захватила меня от его ласк, от ощущения, как по-собственнически, алчно, его язык впивается в мой рот. Но даже сидя — мне пришлось ухватиться за Льва, потому что самой не было сил держаться вертикально. Вцепилась в его плечи, притягивая его к себе еще ближе, и в тоже время, опираясь на него, в надежде сохранить хоть какой-то ориентир в реальности.

Судя по резкому, одобрительному вздоху, который это движение вызвало у мужчины — ему понравилось то, с какой потребностью я за него держусь. И движения его губ стали еще настойчивее, все сильнее одурманивая мой разум!