Лейтенант и его судья
Шрифт:
— Это просто наглость, Дорфрихтер! — Капитан покраснел от гнева. — Таким грязным способом поносить человека!
— Я сказал «разве что». По-другому ему никогда не доказать, что у меня был доступ к цианистому калию, что я рассылал циркуляры или писал их. Он не сможет доказать то, чего вообще не было!
— Ради всего святого, Дорфрихтер, умерьте свой пыл! Мы же не ваши судьи. Предположим, вы склоните нас на свою сторону. Ну и что изменится? Я имею в виду исход вашего следствия?
— Это решайте вы сами и оба лейтенанта. Даже если только трое моих товарищей будут убеждены в моей невиновности, это было бы началом, вселяющим надежду. Не забывайте, господин капитан, что я попал в большую беду. Для меня важна даже самая маленькая поддержка.
Капитан отвернулся и тяжело вздохнул. Два молодых офицера
Весть о доставке Дорфрихтера в город всколыхнула многочисленные толки. К собравшимся репортерам присоединилась, как водится, толпа зевак. Как это обычно бывает в таких случаях, все, что удалось увидеть, никак не соответствовало ожиданиям и ажиотажу собравшихся на перроне. Из поезда вышел бледный молодой офицер, которого немедленно усадили в поджидавший фиакр. Все произошло так быстро, что один из фоторепортеров ошибочно принял одного из сопровождавших за самого Дорфрихтера. Снимок появился с подписью: «Злодей в офицерском мундире». Последовала серия протестов, опровержений и язвительных статей в конкурирующих изданиях.
Камера в военном трибунале — одна из восьми, предназначенных для офицеров, — была небольшим, но светлым помещением с узкой кроватью, столом, двумя стульями и шкафом для одежды. Окно с решеткой выходило на мощенный булыжником двор, а тяжелая дверь была оборудована смотровым окошком, откуда охрана могла наблюдать за каждым движением заключенного. Дорфрихтер попросил ручку и бумагу, чтобы написать письмо жене, ему было в этом отказано. Затем он попросил что-нибудь почитать, но и это было против правил. Но когда ему сообщили, что он не имеет права на посещения и получение почты, у старшего надзирателя Туттманна создалось впечатление, что Дорфрихтер вот-вот потеряет самообладание и набросится на коменданта. Надзиратель уже не раз наблюдал такие случаи и знал все их признаки: яростный взгляд, пульсирующие виски и сжатые кулаки. За свою долгую службу Туттманн пришел к выводу, что все предписания ставят своей целью, имея в виду условия заключения, как раз вызвать открытый протест заключенного, и при каждой возможности еще более ужесточить их. Но в данном случае заключенный сумел взять себя в руки. Щелкнув каблуками, он по-военному поклонился и извинился, что потревожил коменданта своими излишними требованиями. Туттманн решил, что они получили необычно хитрого заключенного.
Дорфрихтеру не сообщили, что днем раньше в Вену приехали его родители с сестрой и в это время ждали приема у коменданта.
Отец Дорфрихтера занимался импортом стекла в Зальцбурге. Он был невысокого роста, коренаст, с напыщенными манерами — словно боевой петух. В чертах его матери, полной удрученной женщины, ничего не напоминало черты ее симпатичного сына. Сестра унаследовала от отца розовый цвет лица и его приземистую фигуру.
После того как Дорфрихтер был определен в камеру, семью пригласили в кабинет коменданта. Отец немедленно изложил в своей бессвязной, но выдержанной в драматических тонах речи возмущение арестом сына. Чтобы сын смог стать офицером, они пошли на большие жертвы, сказал он. Любой другой потребовал бы от сына помощи в бизнесе. И свою дочь он принес в жертву армии, согласившись на ее брак с неимеющим средств драгунским ротмистром. Только один залог в этом случае стоил небольшого состояния, не говоря уже о сумме, которую он должен был заплатить, когда и сын женился на женщине без средств. Но, несмотря на эти финансовые трудности, для него большая честь, что сын и зять служат Его Величеству. Абсурдно даже думать, что сын таких патриотов и преданных кайзеру граждан может подозреваться в ужасном преступлении века! Он потребовал немедленного освобождения сына или как минимум дать ему возможность поговорить с ним тет-а-тет.
Когда ему вежливо, но категорически было отказано, он разразился бессильными слезами. И жена его тихо плакала, только дочь оставалась хладнокровной и спокойной. Комендант, доброжелательный и терпеливый человек, привыкший за свою долгую службу к слезам, пообещал на прощание позаботиться о том, чтобы Дорфрихтер был обеспечен всем, что в данных обстоятельствах представляется возможным.
Следующие три дня Дорфрихтер был
Третьего декабря — это был день, когда Дорфрихтера доставили в Вену, — Кунце получил из прокуратуры ордер на проведение обыска в квартире фрау Жозефины Грубер, тещи Дорфрихтера, по адресу Хангассе, 32. Это был уже второй обыск, первый состоялся сразу же после ареста Дорфрихтера. При каждой поездке в Вену обер-лейтенант непременно бывал в квартире Грубер. Полиция надеялась отыскать там копировальный аппарат или пишущую машинку, а может быть, и остатки цианистого калия, но в итоге полицейские были вынуждены уйти ни с чем.
На этот раз сам обыск был лишь поводом. Кунце знал, что Марианна Дорфрихтер приехала из Линца, и хотел с ней поговорить прежде, чем на нее кто-либо повлиял. Чтобы все выглядело законно, он попросил присутствовать комиссара доктора Вайнберга и двух детективов.
Им открыла молодая, деревенского вида горничная. Поскольку фрау Грубер находилась в своем хозяйственном магазинчике, расположенном на первом этаже дома, четырем мужчинам пришлось подождать в прихожей, пока за ней ходили.
Теща Дорфрихтера пришла, тяжело дыша и покраснев от негодования. Это была маленькая, очень домашняя женщина с короткими ногами и внушительным бюстом.
При виде ее Кунце непроизвольно пришли на ум легендарные гуси на Капитолии, которые шумом своих крыльев и гоготаньем спасли Рим.
Фрау Грубер провела их из прихожей в столовую, которая одновременно была комнатой для посетителей, рабочей комнатой, а когда собиралась вся семья — и гостиной. Застекленный шкаф с семейным серебром, майснеровским фарфором и книжный шкаф с собранием сочинений Лессинга, Гете, Шиллера, Гриллпарцера и Шекспира свидетельствовали об определенном вкусе и культуре.
В столовой находились в это время четыре молодые женщины — дочери фрау Жозефины Грубер. Марианна Дорфрихтер, закутанная в широкий плед, сидела в кресле у окна, ее сестры — вокруг стола. При появлении мужчин они не пошевелились, лишь повернули свои хорошо причесанные головки и едва заметным кивком ответили на приветствие. Сцена напомнила Кунце одну из картин Вермеера. Сестры, несомненно, приехали выразить Марианне сочувствие и оказать поддержку.
Оба детектива приступили к делу. Согласно полученным ими указаниям, они должны были искать, главным образом, письма или записки Дорфрихтера и вообще его любую корреспонденцию. Фрау Грубер следовала за ними по пятам, как если бы она опасалась за фамильное серебро. Дочери продолжали молча сидеть, намеренно игнорируя пришедших.
Благодаря своему замужеству, Марианне, младшей и самой красивой из дочерей, удалось подняться на более высокую общественную ступень. То же самое удалось и ее трем сестрам. Фрау Грубер всегда внушала своим дочерям, что девичья честь — это высшая добродетель любой девушки и ею можно пожертвовать только тому, кто за это предложит больше других. Альма, старшая из сестер, вышла замуж за владельца фабрики по производству кухонного оборудования в Граце, Тильда стала женой строительного мастера в Бадене недалеко от Вены, Лизл — владельца кафе в Клагенфурте. Было две общих черты у всех зятьев — они были богаты и значительно старше своих жен.