Лицемер
Шрифт:
При виде холеного мужчины в мундире с иголочки первым делом подумалось, что в нашей дыре он надолго не задержится. В Москву, в Москву! В руках подполковник Гарбузов вертел мою анкету.
– Смелков Олег Викторович… Окончил Горьковский политехнический институт… Мать – преподаватель в университете… Отец – журналист…
«Есть еще дядя в главной военной прокуратуре, – мысленно продолжил я, – и отец на самом деле не рядовой журналист, а главный редактор горьковского «Рабочего».
– Значит вы, Олег Викторович, не хотите присягу
– Что вы, товарищ подполковник! Я такого не говорил.
– Выходит, сержант Шляхов врет?
– Сержант Шляхов меня не правильно понял. Я сказал только, что могу не принимать присягу. Дело это добровольное. Извините, товарищ подполковник, неудачно блеснул эрудицией. Так напугал товарища сержанта!
Гарбузов усмехнулся:
– Знаешь, Смелков, как говорят литераторы? Способность остроумно писать подразумевает наличие чувства юмора у читателя. Если же его нет…
Гарбузов рассказал мне историю бойца, который упорно не желал принимать присягу, и, в итоге, после всех перипетий, оказался в сумасшедшем доме.
– Полагаю, это не твой случай? – выразил надежду подполковник Гарбузов.
– Так точно, не мой, – согласился я. Хотелось продолжить: «Это наш случай».
С тех пор замполит меня запомнил, не упускал случая пообщаться. Видя на тумбочке, например, радовался:
– О! Смелков! Службу несешь? Молодец! Это тебе не «гражданка». Ощущаешь разницу?
– Так точно, товарищ подполковник! Одно дело в театре служить, другое – в церкви, и третье – в армии!
Гарбузов улыбался. Не слышал, чтобы кто-то еще так свободно общался с самим замполитом.
На входе в штаб я встретил Суслова и Кисина. Как бывший студент, не мог не спросить их о настроении «преподавателя»:
– Как он?
– Замполит-то? – уточнил Суслик. – Докопался до Кисина, почему Шляхова проморгал, не помог? Может, говорит, специально? Плохие отношения были с сержантом?..
Я усмехнулся: какие еще отношения могут быть с сержантом? Непомерная работа, муштра на плацу, издевательства в столовой: «За-а-кончили прием пищи! Вы-ы-ходи строиться!» – не успеешь ложку ко рту поднести. Занятия в классе – единственная отдушина. Но и те Шляхов умудрился Кисину испоганить: «Ты что, в уши долбишься?! – орал. – Слушай напев, слушай!»
Ну, не дал Кисину бог музыкального слуха! На гражданке он хоккеем увлекался. Слышать финальную сирену, музыкального слуха не требуется, а гимн Советского Союза подпоет любой, кто взойдет на пьедестал. Только Кисину, судя по всему, это не грозит. Иначе, что он делает в «обычной» учебке связи? Должен быть в спорт-роте какой-нибудь. Такой же хоккеист, как Бочков боксер!
– Сам он в уши трахнутый! – ворчал Кисин в курилке.
– Он не сказал «трахаешься», он сказал «долбишься», – поправил я его.
– Что, есть разница? – зло спросил Киса.
– Есть, – счел я нужным просветить его и остальных заодно. –
– В уши?!
– В уши, не в уши, но во всякие этакие места, в том числе интимные.
– На хрена так сложно?
– Чтобы скрыть, что наркоман. Если тебе по фигу, колись в вены на руках, пожалуйста.
Я заметил, что Серега Перепелкин смотрит на меня заинтересованно. Все прочие тоже притихли.
– Чего вы на меня уставились? – развеселился я. – Не личным опытом делюсь! Придерживаюсь исключительно исконных ценностей: с друзьями пью пиво, с женщинами – вино, а на рыбалке – водку. Все эти «гашиши-анашиши» – не наше удовольствие. От героина можно стать героем, разве что, милицейской хроники. Просто у меня тетя в Одессе в психбольнице врачом работает. Горький закрытый город, у нас этого нет, а Одесса – портовый, там «дурь» давно гуляет. У тетушки в палатах «наркомы» не переводятся.
– Твою бы тетю сюда, – вздохнул Кисин. – У нас тут тоже натуральный дурдом!
– Ага, – согласился я, – и начальника части на главного врача поменять.
Замполит был серьезен. Конечно не беседа с двумя клоунами, Кисой и Сусликом, на него так подействовала. Он вел дознание!
– Скажи, Смелков, ты ведь общался со Шляховым перед тем, как он отправился в шинок?
– Да, я общался с ним той ночью, – уклончиво ответил я. Не имея склонности к мошенничеству, никогда не любил обманывать людей. Кому, как не мне, знать, что ни в какой шинок Шляхов той ночью не ходил, поскольку ходил в него… я сам! Но я был теперь связан договором со старшиной.
Гарбузова интересовала как раз та тема, которую я желал обойти:
– Может быть, ты слышал, в какой именно шинок ваш сержант собирался? Где этот шинок находится? Старшина, повар не в курсе. Шинок этот требуется найти! Водка, которую Шляхов купил, оказалась паленая, судя по всему, вот он и отравился. Понимаешь?
– Так точно, товарищ подполковник, – машинально ответил я, чувствуя, как в душе поднимается смятение. Если Шляхов перебрал, это одно дело. А траванулся – другое. Но колоться замполиту, не переговорив со старшиной, было бы некрасиво. Я вынужден был проговорить:
– Я не могу сказать, где этот шинок, товарищ подполковник.
Не соврал. Просто вложил в свою фразу собственный смысл, которого не мог понять замполит…
Выйдя из столовой той ночью, мы со Шляховым обошли казарму со стороны медпункта, то есть подальше от штаба, где нас мог спалить дежурный офицер, и направились к КПП. Шляхов попросил меня сходить к «псчтальонкам». «Девушки живут возле почты, – объяснил. – Шинкарят потихоньку… Сходишь?»
В голосе сержанта я услышал заискивающие нотки. Он понимал, что могу запросто его послать. Репутацию «борзого» к этому моменту я завоевал прочно.