Лишний в его игре
Шрифт:
Грузный идет помогать Хмарину отрывать Нонну от мамы. Зрелище напоминает сказку о репке. Нонна все визжит:
— Эта крутит шашни с моим сыном! Я ее за решетку упеку!
— Что там у вас происходит? — кричат соседи снизу.
— Нонка допилась до белой горячки! — поясняет им Грузный.
В конце концов Нонну удается оттащить и скрутить. Мама поднимается, встряхивает волосами. Они у нее, оказывается, живые — пышные и торчат вокруг головы сейчас как черное облако. Лицо красное. Но она, как всегда, держится с достоинством. Высокомерно
— Я не обращусь в милицию только из уважения к вашему сыну. Но если еще хоть раз подойдете ко мне ближе чем на метр, я потрачу все деньги, что у меня есть, и все свое время, чтобы упечь вас за решетку. Надолго.
Ее голос действует на всех гипнотически, никто не решается ответить. Действительно — будто стужей потянуло. Нонну заводят домой, соседи расходятся, ворча, что пора уже ей продать свой притон, чтобы туда наконец въехали нормальные люди. Шоу заканчивается.
Мы с Хмурем пересекаемся взглядом. Я посылаю ему усмешку. Он качает головой и уходит к себе.
В прихожей мама расчесывает волосы перед зеркалом. Когда я прохожу мимо, она, не оборачиваясь, бросает:
— Надеюсь, ты больше не держишь меня за дуру. Не сомневайся, я поняла, кто внушил этой жуткой бабе такие мерзкие мысли.
Я останавливаюсь. Смотрю на ее отражение:
— Нет. Я не считаю тебя дурой. Знал, что ты поймешь все правильно.
Отведя взгляд, она продолжает причесываться. На расческе остается много волос, выдранных Нонной. Наконец мама глухо говорит словно самой себе:
— Я не понимаю, за что мне это. Меня будто все время за что-то наказывают.
— Жалеешь? — ядовито спрашиваю я.
Она разворачивается ко мне:
— О чем мне жалеть?
— Что родила такое чудовище?
У нее пустые глаза. Кажется, что в ней ничего не осталось: все выкачали.
— Я никогда не пожалею. Ты лучшее, что со мной случилось в жизни, Ярослав. Но я знаю, что сейчас ты не можешь это понять, и поймешь не скоро. Через десять, а может, через двадцать лет ты обязательно вспомнишь мои слова.
Мне неуютно, хочется сбежать. Чувствую себя словно на раскаленной сковородке. Вот так обливаю маму грязью, скандалю, а она заявляет, что я лучшее, что с ней было. Ее невозможно понять. Я был прав: мы говорим на разных языках, и оказывается, что на этих языках люди даже думают наоборот.
Молча ухожу. Все вокруг кажется чужим, даже комната теперь чужая. Ощущение такое, что здесь все не мое. И все мне враждебно.
* * *
Теперь я ухожу в школу с радостью, а вот возвращаюсь — с огромной неохотой. Ноги по пути домой чугунные. Я поднимаюсь на свой этаж, а они с каждой ступенькой все тяжелее и тяжелее. Сейчас мне было бы лучше даже в камере пыток.
Стараюсь проводить вне дома как можно больше времени, но с этим проблема: у меня теперь нет ни рубля. А моя компания привыкла тусить в местах, где нужны деньги.
Звоню Никитину,
— Ой, Рик, а я сегодня убегаю, — огорченно говорит он.
— Куда?
— Ну мы… там… собирались по делам… — Он явно увиливает.
— Со всеми?
— Ну да, — нехотя признается он.
— Отлично! Я с вами!
— Вообще мы в боулинг собирались.
— А почему меня не позвали?
— Ну ты всегда без денег…
— Так заплатите за меня! Хоть раз в жизни, — сержусь я.
— У нас нет денег.
Я взрываюсь:
— А на боулинг есть?! Я все время за вас платил! Можно же выбрать развлечение подешевле, чтобы хватило на всех!
Никитин вздыхает:
— Рик, ты не понимаешь… Мы за боулинг тоже не платим.
Я сбит с толку:
— А кто тогда платит?
— Там все не так просто… Я тебе потом объясню. Не злись, поверь, если бы у нас были деньги, мы бы заплатили за тебя. В другой раз обязательно! Слушай, я уже опаздываю, давай я тебе попозже наберу? Пока!
Он просто бросает трубку, не дождавшись ответного прощания. И он явно не все мне рассказал. Поэтому я иду прямо к боулингу и поджидаю друзей у входа. Вскоре я вижу всю компанию, а с ними… мерзкого Соколова. Значит, он все-таки нашел, к какой компании прибиться.
Подхожу к ним. Они останавливаются в замешательстве.
— Что, нашли себе нового спонсора? — мрачно спрашиваю в лоб.
— Ты о чем? — Лена хлопает глазами.
— Я о нем. — Киваю на Соколова. — И давно он вам оплачивает все эти боулинги-шмоулинги, кинцо-пивко? Наверное, с тех пор как мама перекрыла мне финансовый поток и вам срочно потребовался новый богатенький друг?
— Рик, ты чего-то сегодня не в себе, — хмурится Маша.
— Дорого продались хоть, а? — говорю я с напускным весельем, вкладывая в голос побольше яда. — Только за боулинг? Или он еще чего вам покупает?
Компания переглядывается.
— Рик, не надо свое плохое настроение на других переносить. Мы, конечно, друзья, но и терпение предел имеет, — многозначительно заявляет Никитин.
Меня его угроза так задевает, что аж трясти начинает от злости.
— Друзья?! Это вы-то? Да не смеши меня! Вы изображали из себя моих друзей, пока я мог за вас платить! А как деньги кончились, нашли замену!
— Ты псих и параноик, Рик! — Лена качает головой. — Иди попей таблетки.
— Это ты иди знаешь куда? — рявкаю я, злобно на всех смотрю и отступаю. — Вы все идите! Идите к черту!
Я разворачиваюсь и убегаю.
— Рик! — жалобно кричит мне вслед Маша, но Никитин отвечает:
— Пусть бежит, больной придурок.
Я звоню Башне, зову месить. Башня говорит — они сегодня не месят. В последнее время они что-то вообще не месят.
Иду к мосту, хочу посмотреть на наши граффити: может, они немного приведут меня в чувство? Но издалека вижу под мостом всю мою крю — парни работают над новой картиной…