Лишний в его игре
Шрифт:
Я подхожу к ним. Окликаю. Они поворачиваются. Увидев меня, все, кроме Башни, явно приходят в замешательство. А вот Башня спокоен, как будто я сейчас не поймал его на лжи.
— Не месите, значит? — бросаю я с ядом.
Башня подходит ко мне. На расслабленном лице — дружелюбная улыбка. Он протягивает мне руку, но я не отвечаю на приветствие.
Башня решает ответить за всех.
— Да… Решили вот собраться… Втроем. — Он делает акцент на последнем слове. — Как в старые добрые.
— А я, получается, лишний, — говорю я с холодной язвительностью.
— Да чего ты сразу кипишуешь-то? —
— А может, все из-за стаффа? — спрашиваю я в лоб и не отвожу от Башни взгляда. — Чел с классным стаффом в любой крю пригодится. Не так ли?
Наконец-то это дурацкое расслабленное выражение стирается с лица Башни и уступает место озабоченности.
— Башня, вы совсем меня за дурака держите? Думали, я ничего не пойму? Наберитесь смелости и признайтесь уже.
Башня оглядывается на остальных, мысленно спрашивая: ну и что будем с этим делать? Видимо, он так же мысленно получает ответ, потому что снова поворачивается ко мне, тяжело вздыхает и говорит:
— Ладно, Рик. Окей. Ты нас поймал. Но хочу сначала, чтобы ты понял: у нас своя крю. Мы вместе давно. Нас было и всегда будет трое. Ты же видел, что не вписываешься. — Он поднимает брови, словно все, что он говорит, должно быть очевидно. — Нет, конечно, мы тусили, было прикольно вчетвером, и идеи ты классные накидывал… Но нас все равно при этом трое.
— К нам знаешь сколько хотели прибиться? — подхватывает подошедший Каспер. — И мы всем отказывали.
— А тебя взяли! — добавляет Жук, явно считая, что я должен быть за это благодарен.
— Но, конечно, ты нам был интересен только вместе со своим прикольным стаффом, — Башня подводит черту. — Нет стаффа — нет в крю места для четвертого. Ты намути еще где-нибудь такой же, тогда снова приходи, будем ждать.
Башня радушно улыбается, будто предлагает мне расстаться друзьями. Я осматриваю всех по очереди. По их лицам можно судить, что такое кидалово для них в порядке вещей, и ничего низкого они в этом не видят.
— Да пошли вы! — бросаю я и ухожу.
Слоняюсь по городу. Глаза застилает пелена слез. Я обижен и зол на весь мир. Еле бреду по тротуару, с одной стороны — дорога, с другой — череда магазинов. И вдруг накатывают мысли, от которых прошибает в пот.
Я представляю, как у меня внутри все исчезает. Все органы истончаются, истлевают. Вот у меня исчезает одна почка, затем другая. Селезенка, кишечник, желудок… Вместо всего этого — пустота. Становится страшно, но я не знаю, что делать. Смотрю вокруг. Люди равнодушно идут мимо, никто меня не замечает.
Я хочу крикнуть: «Я в беде! Мне плохо! Помогите мне!» — но не могу выдавить ни слова, голосовые связки истончаются и стираются. Я смотрю на свои руки и не могу пошевелить пальцами — исчезают мышцы, суставы, нервы. От меня остается только оболочка, но и она ненадолго. Кружится голова, я задыхаюсь.
Отхожу в сторону, сажусь на асфальт, прижимаюсь к стене магазина. Наверное, я смотрюсь крайне странно, но никто по-прежнему не обращает на меня внимания. Неужели и оболочка стирается? И я… Я просто растворяюсь.
Кто-нибудь вспомнит обо мне, когда я исчезну? Вспомнит ли мама? Или теперь ей есть о ком думать, и она быстро забудет про меня? Вспомнят ли меня Башня, Жук и Каспер? Вряд ли — им хорошо втроем. Башня прав: их всегда было трое, а я так, временно
У меня тут нет настоящих друзей — только их иллюзия. Вообще, если подумать, у меня никогда не было друзей. После переезда старые друзья быстро забыли про меня. Поначалу я поддерживал с ними связь, всегда писал или звонил первым… А потом так увлекся новой жизнью, что и сам стал их забывать. Я… заслужил все это? Но почему везде так быстро нашлась мне замена? Теперь я для всех лишний. Даже для мамы. Особенно — для мамы.
Оказывается, мысли могут приносить такую боль, словно тебя избивают в кровь.
Такой мыслью для меня становится осознание: в этом мире я лишний. Меня стирают, но вот бы кто-нибудь нарисовал меня заново…
Нарисовал меня нужным .
Даня
24
После драки Нонна быстро остывает и больше ни о чем не спрашивает. В этом вся Нонна: она вмиг переключается на что-то другое. Ей снова плевать, где я и что со мной.
Просто невероятно… Ярослав сам натравил Нонну на свою маму. Я ужасно возмущен его проступком. Катерина Николаевна еще несколько дней после этого не может прийти в себя, и я понимаю: она тоже знает, что виноват Ярослав.
Он приносит ей очень много боли, мучает ее. Вот бы прекратить это раз и навсегда. Может, им стоит отпустить друг друга и жить порознь? Ярослав точно мечтает жить один. Вот только мама всеми силами пытается удержать его.
Я начинаю подбрасывать в почтовый ящик соседской квартиры листовки с рекламой закрытых школ-интернатов. Хочу, чтобы это навело Катерину Николаевну на правильные мысли. А когда она работает из дома или у нее выходной, я провожу с ней все время. Она даже отвела мне место в шкафу, куда я вешаю вещи, которые она мне покупает.
Я занимаюсь учебой, помогаю с уборкой и готовкой, читаю. В свободное время мы играем в настольные игры и болтаем или куда-нибудь ездим. Я теперь веду двойную жизнь. Даже одежду разделяю. И совершенно по-разному себя чувствую.
Дома я все время мучительно жду чего-то плохого. Нервы натянуты, я настороже. Когда убираюсь, мою посуду, готовлю, ем, просто иду по квартире, всегда кажется: вот-вот появится Нонна или брат, ударит меня за то, что я что-то делаю не так. Или просто потому, что я подвернусь под руку, а у них плохое настроение. Из-за этого никогда не чувствую себя отдохнувшим, всегда измотан. Особенно сейчас, когда мама закрутила роман и ее мужчина переехал к нам. Этого ее собутыльника — дядю Юру — я часто видел и раньше. Он похож на зэка, стриженный почти под ноль и весь в татуировках. Настоящая громадина, шея размером с голову. Ходит в белой майке (удивительно, но она у него чистая, всегда как новая), с опухшими глазами.