Любовь инженера Изотова
Шрифт:
– Да ну?
– Довольный, толстяк покатился со смеху.
– Он на подмосковный завод ездил, по обмену опытом, - негромко пояснил Тасе Терехов.
– Не верите! В этом-то деле я петрю.
– Рабочий постучал себя по лбу. Вальцовка, правда, у них электрическая.
– Ну и что?
– спросил его директор.
– Фасону много, а так-то хуже нашего.
– Чем же?
– Ключи сами делают. Откуют шестигранник, приварят ручку - вот тебе и ключ.
– Да бу-удет тебе...
– Не верите! Видимости очень много.
– Вот лесть неприкрытая, - засмеялся Терехов, - а, Дмитрич?
– Не лесть, - с достоинством отозвался Дмитрич, - ничего подобного, Андрей Николаевич. Мне ребята московские говорят: иди выруби прокладку; а я говорю: а я кувалду твою взял бы и закинул. Инструмент - первое дело.
– Митричу штрафную, - сказал его директор.
Дмитрич выпил, закусил парниковым розовым помидором.
– Мы с Митричем скоро тридцать лет вместе на заводах на разных работаем, где только не побывали... Он вот знает, какой я директор...
– Упрямый бамбук!
– сказал Вячеслав Игнатьевич, светясь простодушной наигранной улыбкой.
– Вот какой ты директор, я знаю, спросите меня.
Ему хотелось продолжать игру. Все дружно засмеялись.
– Но резервы мощности они вскрывают, это надо отдать, - сказал Дмитрич, все продолжая о подмосковном крекинг-заводе, - и автоматикой занимаются, это от них не отымешь.
– У нас сейчас очень много талых вод, - задумчиво сказал толстый директор, обращаясь ко всем и ни к кому.
– Такой сегодня год, уж Урал - ручей, воробей перейдет, а на одиннадцать метров поднималась вода, - поддержал разговор Дмитрич.
Терехов шепнул Тасе:
– Не скучай.
Но она не скучала. Андрей Николаевич был рядом с нею, она не могла скучать, не имела права. А до остальных ей нет дела.
Андрей Николаевич спросил у нее:
– Что новенького в театрах столицы?
– Когда я жил в Сибири, то там приезжающие артисты обязательно считают своим долгом петь про священный Байкал, - сказал Никанор Ильич, толстый директор.
– А в Башкирию когда приезжают, исполняют танец с саблями, это уж обязательно, это для Башкирии главный номер, - засмеялся Герман Иванович.
– Я должен быть рядом, - шепнул ей на ухо Терехов, - я люблю тебя.
Тася залилась краской, оглянулась, не слышал ли кто, но за столом шумели и смеялись.
– Ох, интересно у нас там жизнь протекала!
– Дмитрич вспоминал строительство завода в Орске.
– ...Есть инженер-проектировщик, а есть инженер-копировщик.
– Флаг висит - душа на месте, - сказал Дмитрич, наливая себе стопку водки. Он и его директор пили водку, остальные - вино и коньяк.
– Кто он?
– спросила Тася у Терехова, показывая на улыбавшегося курчавого человека.
– Русаков; директор одного института на Урале.
– А тот?
– Тася показала глазами на молчаливого гостя.
– А-а, -
Беляев посмотрел на Терехова сонными глазами и спросил неожиданно:
– Споем?
– У него потрясающий голос, - шепнул Терехов.
И началось пение. Беляев высоким сильным голосом пел арии из опер, и все сходились на мнении, что он родился оперным певцом. Дмитрич тоже оказался певцом, действительно прекрасным, пел русские народные песни. У него был небольшой голос, и была в нем неправильность, голос как будто надтреснутый, по-стариковски дребезжащий, но пел Дмитрич приятно, особенно, по-своему, пел с убеждением, что песней все можно высказать: и любовь, и веселье, и тоску.
Однако Беляев со своим серьезным классическим репертуаром оттирал Дмитрича на задний план. Песни Дмитрича трогали только толстого директора и Тасю. Ей казалось, что такого задушевного пения она никогда не слышала.
Терехов был в восторге от Беляева и восклицал:
– Ну как поет! Ну как поет, подлец! За такое пение...
Не придумав, что можно сделать за такое пение, он махнул мясистой рукой:
– Спой еще, друг, просим, просим!
Все просили, и Беляев продолжал петь арии. Потом стали петь хором, и тоже пели очень долго.
– Убежим, - шепнул Тасе Терехов, потом просительно добавил: - Немного погодя.
Было видно, что ему не хочется уходить от компании. А "убежим" было просто шутливым словом, которое они часто употребляли раньше, когда оно так много значило.
Стали вставать из-за стола, звонить по телефону, и начался тот беспорядок, который бывает, когда гости уже сыты и пьяны, но расходиться не хотят. Кто-то бренчал на рояле "Подмосковные вечера", кто-то отстукивал сиротливо одним пальцем пьяного "чижика-пыжика". Зашумела вода в ванной, как будто там стали мыться, два директора опять заспорили, но уже им было лень спорить, и они замолчали. Дмитрич похрапывал на диване.
"Директор одного института" Русаков упорно дозванивался кому-то по телефону, уговаривал приехать и улыбался телефонной трубке так же ласково и одобрительно, как только что улыбался Тасе.
– Как я живу без тебя, не понимаю, - произнес негромко Терехов, и впервые Тася вдруг остро ощутила пустоту этих слов, овеянных коньячным дыханием.
– Тасенька, что с тобой сегодня?
– спросил Андрей Николаевич, и его разгоряченное лицо вдруг стало очень грустным.
– Всегда ты улыбаешься, а сегодня... Что с тобой сегодня? Знаешь, когда я думаю о тебе, прежде всего вспоминаю твою улыбку, потом глаза... потом все. Но главное - твою улыбку. Немедленно улыбнись.