Любовью спасены будете...

Звонков Андрей Леонидович

– Пошли, – спокойно сказала Вилечка, – все кончено.

Маша стояла у поваленного забора, с первого взгляда она поняла, что произошло. Обняв дочь за плечики, по пути к машине спросила:

– И что тебя понесло?

– Я слышала крик о помощи, – сказала Вилечка спокойно, – я должна была помочь.

– Никому ты ничего не должна, кроме своего сына, – сгоряча сказала Маша. – А уж тем более им!

Вилечка прислонилась к горячей крыше «москвича», постояла. Мысли роились в голове… просыпались неведомые доселе чувства.

– Ладно, мам, пап, поехали в Москву. Я по бабушке соскучилась.

Через пять часов они были дома. Войдя в квартиру, Вилечка будто пересекла невидимый рубеж. Все, что было до, осталось там, а впереди все, что еще только будет. До двенадцати ночи мылись, рассказывали, как жили, как рожали, как доехали. Ольга Яковлевна радовалась благополучному завершению и удивлялась, удивлялась…

Вилечка покормила сына, перепеленала, сцедилась и, заведя будильник на два ночи, легла. Первый день Виктора Викторовича закончился, и он, спеленатый до плотности батона, смотрел свои новорожденные сны… что же его ждет дальше? Что их всех ждет? «Ладно, будет день, будут и мысли, – подумала Вилечка. – Главное – будем жить!» И уснула.

Эпилог

(Или кое-что от автора)

Она позвонила около трех. Мы как раз уже заканчивали разбор полетов за день, оставляли напутствие дежуранту, чтобы много не пил, чтобы экономил дефицитный неотон, не лил что зря. Ну и что, что гуманитарка? Даром досталось, не значит, что надо обязательно все вылить в унитаз… Думай, Вася, что и кому лить! И уже переодетые стояли в дверях, вдруг – звонок! Трубку снял Вася и почти сразу протянул мне.

– Это вас!

Я припал ухом к потертой пластмассе старенького аппарата:

– Слушаю!

– Привет, Андрюша! – услышал знакомый почти детский голосок, в котором уже давно не хватало того веселого звона, который так радовал меня в восьмидесятых годах.

– Привет, Вилечка! Привет! Какими судьбами? Что-то случилось?

– Да ничего, – спокойно ответила она и, как мне показалось, чуть обиженно, – обязательно должно что-то случиться, чтобы я позвонила? Просто соскучилась.

– Это хорошо, – сам не знаю почему, сказал я.

– Я тебя год не видела, заедешь на чай?

Сколько я ждал этого приглашения? Двенадцать – тринадцать лет. Долгий срок. Достаточно долгий, чтобы, мягко сославшись на дела, отказаться. А вдруг ей все-таки я очень нужен? И только в теплой личной беседе она выложит свои проблемы, похлюпает носиком, пожалуется на сына или на коварное и мстительное начальство? Да нет. Витя ее не расстраивает, дай бог всем такого сына двенадцати лет, а с начальством Вилечка сама может разобраться. С некоторых пор ее обижать опасно… Она меня позвала, значит – я нужен.

– Приеду. Когда?

– Сегодня. Сейчас, – Вилечка поправилась, – через час-полтора.

– Нет проблем. Выезжаю. Что-нибудь к чаю взять?

– На твой вкус.

Я выехал. День был теплый, движок моей «четверочки» мягко рыкнул и пошел разогреваться. Надо заскочить в кондитерскую. Взять любимый Вилечкин желейный мармелад, зеленые ромбики она называла лягушки, или коробку конфет. Нет, денег кот наплакал, аванс был, зарплата через неделю, халтуры не случилось. Или заправиться, или коробку краснооктябрьских конфет… выбор. Так, давай подумаем: она говорит – соскучилась. Возможно. С тех пор как я ушел со скорой, прошло двенадцать лет, и впервые после этого я с ней встретился в прошлом году, спустя одиннадцать лет, вручил пластиковую папку с рукописью «Золотого сечения», извинился за некоторые отступления от реалий и, наоборот, за грустные подробности, о которых не хотелось бы вспоминать. Тогда же познакомился с Виктором Викторовичем – двенадцатилетним очень серьезным пареньком, очень похожим на Витю Носова, но неуловимо принявшим черты семейства Стахис. Вся наша прошлогодняя встреча длилась меньше часа. Я разыскал Вилену Германовну – врача-эндокринолога одной из поликлиник Москвы – по своим каналам. Она не ожидала меня встретить. Все получилось экспромтом, немножко комкано, она спешила, а я, не зная, как меня встретит реальная героиня повести, волновался. Но мы расстались хорошо, Вилечка обрадовалась, и мы распрощались довольные возобновившимся знакомством. Я ей оставил свои телефоны, записал ее, но, видимо, каждый из нас ждал, кто позвонит первым. Она. Значит, с меня коробка конфет и еще неплохо бы цветы. Взял букет астр, ассорти, мармелад – все. Я пуст. Бензина в баке как раз к Вилечке, и домой, где заначено пятьдесят рублей американских денег – от щедрот, отваленных родственником больного. Придется разменять. Судьба. Можно еще побомбить на обратном пути, прихватить голосующих граждан, как раз на заправку накатается. Но это уж – как повезет.

Вилечка живет там же, недалеко от «Войковской», а я за долгий срок перебрался на другой конец Москвы, поближе к Южному порту, в когда-то стоящее обособленным островком Курьяново – между Люблином и большой водой Москвы-реки. Там же и работал.

Куда ни рыпнись – на Кожуховскую или на Волгоградский проспект, все одно – приедешь к Таганке, а там автомобильный водоворот, толчея,

из которой выжимают на Садовое кольцо, вниз под эстакаду, там светофор, и уже вверх к другому мосту через Яузу почти у Курского вокзала. Пробка. Уже четыре часа – пятый. На Красных воротах – опять толчея, держись левее, а то утащат к Трем вокзалам, и придется или разворачиваться у Ярославского вокзала и через Каланчевку выруливать обратно на Садовое у старого здания института Склифосовского, по нашему – Склифа, или в попытке всех перехитрить дернуть через площадь в сторону Сокольников и там на Русаковке увернуться налево и через Рижскую эстакаду над проспектом Мира влиться в плотный поток на Сущевском Валу. Перед развязкой у Савеловского вокзала надо решать, ехать через Масловку до Ленинградского пропекта и у «Динамо» выйти все-таки на финишную прямую или огородами через Дмитровское шоссе и Большую Академическую улицу добраться до Вилечкиного дома? Ремонт моста на Савеловской развязке решил за меня – огородами. Нормальные герои всегда идут в обход! Небольшая, минут на пятнадцать, колбаса у Лихобор – и я вывернул наконец на Большую Академическую. Долго ли, коротко, я пересек трамвайные пути у плотины и, проезжая мимо стадиона «Наука», посигналил. Место памяти. Наверное, кроме меня уже никто не сигналит. Висевший около двух лет венок давно исчез, и никто уже не вспоминает, что в ноябре восемьдесят пятого стоял обернувшись, будто скомканная сигаретная пачка, именно вокруг этого столба Витин рафик. Было, было…

Эта авария произошла почти на моих глазах. Я занимался вождением с отцом, на этой самой «четверочке», мы уже заканчивали тренировки, я возвращался к дому, и вдруг эта авария. И катающийся на асфальте водитель – Риф Сагидуллин. Отец отвез его на подстанцию, а я пытался через разбитое лобовое стекло выдернуть Витю, но он уже умирал, а Володьку я даже не видел в расплющенном салоне. А потом все полетело в бешеном ритме: машины, водители, вернулся отец и силой увез меня домой, и мы с ним сели на кухне – мама уже спала – и помянули погибших.

И с тех пор засело в сердце что-то, будто я задолжал этим ребятам. Не все мы, а лично я. И долга уже не отдать, потому что – некому. Но долг от этого не исчез, он лишь перешел в категорию невозвратимых. Это было мучительно. Ни посещения кладбища, ни свечки в церкви – ничто не могло погасить его. И только когда я закончил «Сутки через двое», поставил точку, вывесил текст в Интернете, разыскал Вилечку и вручил рукопись, мне стало полегче. Большую часть долга я отдал.

Она открыла дверь сразу, будто стояла в прихожей и ждала звонка. За тринадцать лет обстановка в квартире сменилась, что неудивительно, да и Вилена изменилась, на первый взгляд совсем немного и в то же время – весьма заметно. Во-первых, она чуть-чуть осветлила волосы, превратив их из каштановых в рыжеватые, но все такой же вьющейся гривой они рассыпались по плечам. Чуть больше косметики, чуть больше морщинок у глаз и складочка на переносице. Это складочка появилась в девяносто первом. Она училась в ординатуре. Август девяносто первого – двадцатое. Один из врачей в конференц-зале подстанции перед утренней конференцией развесил самодельный лозунг: «ДОЛОЙ ГКЧП!» Герман приказал снять. Врач отказался, в ярости крича и обзывая зведующего коммунистическим прихвостнем и жидомасоном. Тогда Герман сам влез на стул и снял полотнище, спокойно объясняя, что мы – медики, политика не наше дело. И если доктору хочется помитинговать, то пусть он едет к Белому дому и там митингует сколько угодно. Врач забрал плакат и убежал на улицу. Ничего не подозревающий Герман провел пятиминутку, отпустил медиков – кого домой, кого работать – и ушел к себе в кабинет. Минут через десять туда же вошел взбешенный доктор и со словами «Вот тебе!» воткнул в грудь заведующего автомобильную отвертку и вышел довольный собой. Герман вышел следом, спустился осторожно, стараясь сильно не дышать на первый этаж, вошел в диспетчерскую. Увидев пластмассовую рукоятку, торчащую из груди, и кровь меж пальцев, диспетчеры выкрикнули реанимационную бригаду, благо она сидела в тот момент на подстанции, и Германа помчали в ближайшую больницу, но не довезли. Доктора посадили. Но человека не вернешь. Через два года Ольга Яковлевна уехала в Израиль. Поселилась в Хайфе, пишет письма, звонит.

Вилечка повела в большую комнату, стол накрыт, я вручил астры, конфеты и мармелад. Она приняла пакетик, улыбнулась:

– Ты помнишь?

– Конечно. Я тебя стажировал, мы заехали в булочную, и ты купила такой же мармелад, он был весь зеленый, а ты сказала – я люблю этих лягушков. – Я тоже улыбнулся, она тогда любила коверкать слова, по-детски.

– А еще что помнишь?

Я ничего не забыл. Она что – играет? Намеки.

– Я все помню, Вилечка. И нашу последнюю встречу. Не прошлогоднюю, а тогда весной восемьдесят пятого, на твой день рождения.