Люди в летней ночи
Шрифт:
Так потом оно и вышло: полицейский почти вырвал бутылку изо рта Нокии. Констебль, правда, не знал, что это за мужчины, но ведь они явно шли из Кортсаани, а хозяин Кортсаани сообщил о случившемся, так что тут и нечего было много раздумывать.
— Стало быть, так, парни, и где же труп?
— Это еще и не обязательно труп… Какой черт такое сказал, если там еще и врача не было. И лекарь приедет, уж одному-то раненому я всегда смогу оплатить лекаря. Не даст ли констебль нам еще по глотку из этой бутылки? Да и сам бы хлебнул.
Констебль не счел нужным ничего ответить на это, зато принялся для начала спрашивать о том о сем.
— Была
— Вроде бы у них после одной давней игры в карты осталось что-то такое… и он был таким вредным… скандалист этот Юкка. Однажды ют…
— Ну боже ж мой, каким же надо быть мужиком, чтобы рассказывать все полиции! — запричитал Нокиа как бы про себя. — Да ты же сам крикнул мне, что, мол, бей по-настоящему, коль уж бьешь. Ох, господи, это ж надо…
— Ничего такого я не кричал, — утверждал Пуоламяки, взволнованно шагая рядом.
— Ну, это мы еще услышим, — сказал полицейский. Он внимательно присматривался к мужчинам, будто хотел запомнить их рост, лица и одежду во всех деталях. Полицейский был смуглый и с закрученными вверх кончиками усов. Он еще не мог никого арестовать, поскольку не видел трупа; по правде говоря, ему о трупе ничего и не сообщили, только о поножовщине.
Пуоламяки взялся за руль мотоцикла с другой стороны. Констебль не возражал. Теперь они толкали мотоцикл вперед вдвоем.
До места происшествия было около трех километров, но дорога к концу пути оказалась сильно изрезана колесами телег, и тогда констебль решил оставить мотоцикл в придорожных кустах. Уже виднелось то хозяйство, на задах которого, у края поля… Стали видны старшой и еще двое из плотогонной команды, они все, похоже, глядели в одно место, куда-то прямо перед собой, но, вероятно, заметили и возвращавшихся из Кортсаани.
Лишь теперь, приближаясь к тому месту, Салонен как-то оцепенел и стал замедлять шаги, констебль же, заметив это, уставился на него. Он, похоже, решил не спускать с Салонена глаз. Они подходили все ближе и ближе… Уже виден был на земле знакомый мужчина, лежащий кверху задницей. Таким и Салонен и Пуоламяки помнили этого мужика — спящим, храпящим на нарах в домике на плоту. Они подходили все ближе, ближе… Нокиа молчал, Матти и Хейнонен тоже не решались произнести ни слова.
О лекаре Салонен больше не упоминал, он был бледен и выглядел уставшим, его страшно мучила жажда. И не было ничего, кроме воды в озере, но когда он, чтобы напиться, направился было к берегу, полицейский вцепился в его руку и совсем иным голосом, чем по дороге сюда, закричал:
— Но, но — ни с места! Разве не этот пырнул ножом?
— Этот, конечно, — подтвердили остальные. Не могли же они отрицать очевидное, как бы ни хотелось им остаться в стороне.
— Господи, ведь могу же я пойти попить воды, меня жажда донимает, — сказал Салонен. И его голос тоже был иным, словно в нем теперь звучали тоска и досада.
— Ну, воды-то ты еще вволю напьешься, — ответил констебль, и не успел Нокиа что-либо сообразил., как наручники защелкнулись у него на запястьях.
Затем, больше и не глядя на Нокию, констебль строго продолжал:
— А этот? Он что, кричал тому, другому, подстрекал его?
— Ничего я не кричал, Юрьё ошибается. — Матти непроизвольно назвал Салонена по имени,
— Тут стоял такой ор, что я точно сказать не могу, даже если бы он и кричал — может, и не кричал.
— Пожалуй, тогда мы поступим так, — сказал полицейский, освободил левую руку Салонена от наручника и защелкнул его на левой руке Матти. — Вроде бы вы хорошие приятели, так и побудьте немного в паре.
А на траве лежал все это время неподвижно, там же, где свалился, тот ширококостный и с грубыми чертами лица торпарь. И как бы долго и пристально на него ни глядели, он лежал не шевелясь. На нем были заплатанные промокшие пьексы и саржевая одежда со слежавшимися в определенных местах складками. На плоту осталась его лошадь, а за три волости отсюда — дом, земельный участочек, жена и сколько-то детишек.
Да, там они и были: хуторок, жена и детишки — и жизнь их в этот момент была обычной, да не совсем.
Небольшие отклонения от обычной жизни в Меттяля начались в субботу вечером.
К тому времени Сантра уже целую неделю готовила сахт — брагу из продуктов, тайком принесенных ее бывшим хозяином. Напиток перебродил, набрал крепость и был действительно великолепным теперь, в субботний вечер, когда хозяин с двумя приятелями явились отведать его. Один из этих гостей был Сантре совсем незнаком, а про другого она знала, что он из села, где находится приходская церковь, и корчит из себя господина.
Сначала они сидели на открытой веранде и любовались красивым вечером. Там они завели было и разговор насчет того, чтобы всем пойти в сауну, но Сантра на это заворчала недовольно, приведя, впрочем, и серьезные доводы:
— Нет уж, там и воды не натаскано, и ничего не запасено, так что сейчас туда и идти нечего, мойтесь уж лучше изнутри.
А оттуда, из сауны, уже возвращались дети: прижав рубашки, они бежали во все лопатки в дом, прямо в постель. Сантра еще поглядывала временами в сторону дороги. У нее шевелилась какая-то необычная мысль, и это поглядывание ее, изображавшее ожидание, было как бы немного насмешливым.
— Сегодня он уж больше не явится, — сказал хозяин.
— Кто его знает, может и заявиться, — ответила Сантра, продолжая многозначительно смотреть в сторону дороги. Кто хотел видеть, тот видел — не только взгляд Сантры, но и все ее поведение свидетельствовало о том, что никого она оттуда, с дороги, и не ждала. Подбиваемая мужчинами, она тоже отведала браги.
Затем вечер продвинулся на несколько градусов ближе к ночи, к неудовольствию разговорчивой компании. Разговаривать пришлось бы тихим голосом, а то и помалкивать, если оставаться на веранде и вообще на воздухе. Это подсказывал гостям врожденный инстинкт, хотя брага в какой-то мере и разгорячила их. Тогда они переместились в ту вечно полутемную каморку за прихожей, окошко которой изнутри закрывала драная кружевная занавеска. Сантра успела немного навести там порядок. Там можно было сидеть на кровати, и еще там был какой-то сундук и пара стульев. С перемещением гостей в дом вечер тоже перешел в новую фазу — в ночь с субботы на воскресенье. В каморке сильно запахло крайне редкостным для нее запахом табака. И говорили там о таких вещах, о которых во всяком случае эти подгнившие стены никогда и не слыхивали. Сантра принесла мужчинам ведро браги, чтобы самой незаметно, пока они будут пить, успеть сходить в сауну.