Люди в летней ночи
Шрифт:
Наступил вечер понедельника, Люйли и Элиас встретились, и Люйли в ласках Элиаса обнаружила нечто новое, нечто такое, что подействовало на нее чрезвычайно возбуждающе, хотя она не могла дать себе отчет, приятно ей это или нет. Но до назначенного срока, до Ивановой ночи, оставалось уже немного.
Элиасу, который возвращается со свидания в предпоследнюю ночь перед Ивановым днем, то есть в самую короткую ночь, этому рослому, красивому молодому человеку с ласковыми глазами, сейчас двадцать лет.
Его отношения с Люйли, хотя и коренились в раннем детстве, начались все же только в этом году, на переходе весны в лето, и самыми прекрасными мгновениями в них были те, когда он в свой первый вечер увидел с прогалины на лесистом холме приоткрытую дверь амбара и в ту же секунду ощутил уверенность, что Люйли непременно придет к нему сюда и именно теперь. Это была высшая точка, и она не подвергалась сомнениям. Все прочее, что происходило после, было иного разбора
Мысли Элиаса, возвращавшегося домой в самую короткую ночь, были расслабленны и дерзки. Он думал о танцах в Иванову ночь и обо всем, что там бывает. Любовные фантазии его простирались даже до женитьбы на Люйли. — Из Люйли получится прекрасная жена. Да она уже почти моя жена. Пока еще я не мог оставаться с ней, до завтрашней ночи. Но завтра, завтра мы справим свадьбу.
Он почти услышал эти слова, произнесенные вслух, и оглянулся по сторонам, проверяя, слышал ли их живущий неподалеку дух ночи. Но как видно, ночной дух был не прочь услышать ту же мысль в более пространном виде…
Намерение жениться забылось, и Элиас теперь размышлял о том времени, когда он, приобретший такой несравненный опыт, окажется вновь в веселом дружеском кругу. Это напомнило о завтрашних танцах, и воображение живее, чем прежде, нарисовало эту ночь и другие, которые за ней последуют. Так что его внутренний настрой был чрезвычайно созвучен тому, что ожидало его на подходе к Малкамяки.
Самая короткая ночь. — Бруниус
Солнце садится. Чувства наперебой предлагают воображению впечатления летней ночи: коростель, дым пожога, ольховые листья. Ольга стоит в ольшанике и ищет глазами просвет в листьях для удобного наблюдения. Элиас возвращается домой с той стороны, за Бруниусом послана повозка.
Ольга чувствует, что нынешнее ее положение безумно со всех точек зрения. Этим чувством успели наградить ее листья ольхи, застывшие в покое возле самого лица. И еще низкая трава у ног, которая прислушивается и приглядывается, устремив глаза вверх. Какие обстоятельства учинили это ее положение? Громкое биение сердца говорит о Бруниусе, а ее внутреннее око видит его как некий период, протянувшийся с того танцевального вечера до нынешних тягучих минут, когда он уже где-то неподалеку и приближается к дому. Немножко забавно, что все вышло ровно так, как задумала Ольга, тем более что от нее никаких усилий не потребовалось. И вообще, что такое — Бруниус? Как он выглядит? В городе он выглядит мучеником, оттого что ему приходится ходить и ездить по тем же улицам и совершенно так же, как всем прочим людям. Еще он выглядит так, словно его чрезвычайно беспокоит мысль, знают ли прохожие на улицах, что он богат и образован. Вот таким представляет его сейчас Ольга и тотчас вспоминает, что именно этот самый Бруниус теперь подвигается сюда. Серьезность и забавность сливаются и производят невыразимо странное, но очень сильное впечатление. Летняя ночь не умеет смеяться или плакать, она не подходит близко. Вот эта ночь, потом еще одна, а потом Иванова ночь. Но то, что нынешняя ночь — самая короткая, вряд ли кто-нибудь помнит, кроме Бруниуса, написавшего Ольге: «Буду у тебя в самую короткую ночь».
Пока длился день, Ольга ухитрялась не заглядывать в лицо своего положения. Она беспечно расхаживала туда и сюда, делая кое-какие приготовления к приезду Бруниуса. Солнце уже садилось, когда она смотрела из своего окна на косые закатные лучи, скользившие по красным метелкам щавеля на поле, и на Элиаса, удалявшегося от дома куда-то на юг. Она очнулась от своего созерцания внезапно с чувством какого-то страшного упущения — или ошибки? Ее собственный голос, но не ее нынешней, а ее трехнедельной давности голос, успевший за это время забыться, объявлял ей теперь о ее упущении и о последней возможности его исправить. Но Элиас уходил туда, на юг, а Бруниус с минуты на минуту должен был быть. И если он успеет прежде, то все — мне больше не уйти, никогда. Чувство страшной безысходности начало овладевать Ольгой. Элиас уже пропал из виду. Тени удлинялись с бесчувственной непреклонностью, и самая короткая ночь оповестила о своем приходе.
Ольга попыталась спастись в обществе людей, спустилась вниз, но это не помогло. Она вернулась к
Ольга стояла у окна, упершись взглядом в линию горизонта, и постепенно ее тоска словно утихала. Вечер сменила ночь. И вдруг Ольга увидела вдали возвращающегося Элиаса — прежде, чем успела осознать это. Бруниуса все еще не было. Может, его не должно быть? Кого не должно? Элиас шел сюда, значит, это Бруниус уезжает… Опять тоска и ужас. Ах да, это самая короткая ночь.
Ни о чем больше не думая, она инстинктивно раздвинула низкие занавески и тотчас по мгновенному чувству внутри поняла, что Элиас заметил ее. Словно повинуясь чьей-то воле, она высунулась из окна и сделала движение, чтобы Элиас понял ее намерения. Положение требовало воли и собранности. Ольга выбралась из окна и по приставной лестнице соскользнула вниз, словно боясь, что лестница или заднее крыльцо выдадут ее. На склоне холма она оглянулась — Элиас стоял внизу на поле и смотрел прямо на нее. Ольга вошла в ольшаник и там притаилась, прикрывшись со всех сторон многослойным сумеречным сплетением листьев и стволов, ведущих свою непреложную жизнь. Духом этой чуждой жизни она прониклась в первые же минуты, ее волевая собранность вдруг ослабела, и она взглянула на свое положение глазами этого ольшаника. Где-то там снаружи к ее убежищу приближались Элиас и Бруниус — ведь Бруниус непременно приедет этой ночью. Но сейчас шел Элиас, и Ольга ясно видела из своего тайника, что у него было на уме, что он твердо рассчитывал получить здесь. Ольга видела скрытое лицо Элиаса, и зрелище оказывалось довольно забавным. Она теперь непременно хотела, чтобы он ее нашел. Элиас уже поднимался по склону, и она сильным движением перегнула стройное деревце; резкий треск раскатился по развалистым ольховым дебрям. Ольга опустилась на землю, вытянулась между тонких стволов и в неудобном положении, закрыв лицо руками, стала ждать. Мысли у нее были на удивление ясные, она словно со стороны взирала на свои поступки, и ей было немножко смешно. Она чувствовала два мира: один — между ее пальцами и землей, и к нему не имел отношения другой, оставшийся за ее плечами, где было все ее тело, и ольшаник, и воздух — от края до края неба, и где происходили события, за которыми она прилежно следила из своего маленького мирка. Она слышала и видела внутренним оком, как приблизился к ней Элиас, словно к какой-то находке, и ей было приятно чувствовать, что Элиасу нет доступа в мир, замкнутый между ее закрытыми глазами и землей…
Пауза. Пусть поэма поднимается над сплетением ольшаника к бледному ночному небу. Оттуда многое видно, и — что самое важное — из приятного отдаления.
Прежде всего глаз останавливается на формах земной поверхности. Вся холмистая гряда видна как на ладони. Она подобна гигантскому темно-зеленому валу скошенной травы, тянущемуся с одного края громадного луга до другого. По левую руку — водоем с бесчисленными заводями и бухточками, простирающийся до самой гряды. Жаль, что никогда не придется бродить вдоль его глухих берегов, окаймленных лесом, спускающимся со склонов. Весь этот берег усеян продолговатыми скользкими камнями, между которыми протискиваются узенькие — шириною в ладонь, а то и в палец — тенистые бухточки, выложенные по дну белыми и пестрыми камушками. За этим каменистым и лесистым берегом изгибается дугой травяной берег, над которым возвышается деревня. Вот та избушка повыше деревни, у подножия холма — Корке; далековато ходить Элиасу Малкамяки на свидания к Люйли Корке… Не забывайте, мы смотрим на все это в самую короткую ночь… И отсюда нам видны не только различные формы земной поверхности с ее пашнями, лесами и водоемами. Нам отлично видно, как по правую сторону гряды движется тряская повозка, в которой сидит Бруниус рядом с Таавс… Люйли Корке недавно легла спать, возвратившись со свидания, на котором она заметила в ласках Элиаса нечто новое, и теперь, лежа в постели — вон то серое пятнышко, это амбар, — мечтает о приближающихся танцах. И хотя расстояния между всеми ними мельчайшие, она не видит и не догадывается ни о Бруниусе и Тааве на дороге, ни об Элиасе и Ольге вон в том ольшанике; она засыпает…
Элиас и Ольга лежат, обнявшись, с закрытыми глазами, в ольшанике. Они все еще обнимаются. Ольга чувствует, что теперь она совершенно исправила все упущения, ей невыразимо приятно оттого, что она могла сделать и испытать здесь все, что ей угодно, но ей не было угодно. Ей довольно простого знания, что она могла по собственной прихоти сделать этого мальчика своим, что она вольна в своих действиях и полновластно распоряжается нынешним положением и что ей нечего стыдиться. Ей приятно думать и о том, как энергично она пресекала все инстинктивные поползновения молодого человека. И то, что под конец она потрепала его по голове и поцеловала — все так же с закрытыми глазами. Это был ее первый поцелуй. Потом она шепнула Элиасу: «Я пойду сейчас, а ты подожди!» И мгновенно пропала в ольшанике.