Люди в летней ночи
Шрифт:
Зато нынешним вечером он проявит себя дважды: первое — заберет у хозяина деньги вперед и сбежит под утро, а второе — приятель из Вяхямяки снабдит его бутылкой.
Хозяин, поглядев в книгу, сказал:
— Ты уже много забрал, а до конца года еще жить и жить. Собираешься куда?
— Домой схожу.
Ольга появилась в дверях, прекрасная и величественная. Тааве не взглянул на нее, он смотрел только на хозяина. И вспоминал свою песенку, еще больше убеждаясь в том, что не только не станет ее петь, но и не расскажет о ней ни одной живой душе.
Ольга сказала отцу, что пойдет в баню, и исчезла. Хозяин выдал деньги, Тааве повернулся и вышел.
Когда одно
Все приключение с Ольгой кануло в лету! Впереди ждали открытые двери Вяхямяки, как новые друзья, встречающие его ободряющей улыбкой.
И вино растеклось по жилам, и был вечер — канун Ивановой ночи. И стояла кофейная чашка на кухонном столе, по ее полю вился петлистый цветок. А по летнему окну ползла муха. Он вышел на двор и услышал голос коростеля и гулкий стук крови в жилах. А в той стороне была его усадьба, старушка Малкамяки.
Тааве глядел туда широко открытыми глазами и тихонько бормотал: «У хозяев ай да дочь, подержаться кто не прочь…»
Приятно вернуться в дом. А еще приятнее, что стрелка часов подвигается к десяти. Пора на танцы! Тан-цы… тан-цы… вот это слово! Хорошее слово. Первый сорт, как вино. Мысль о девушках больше не занимала Тааве. Не то чтоб не приходила в голову, но сейчас ему это было все равно. А вот музыка, шум…
Откуда-то из-за ржаных макушек лился алый свет. Словно мелодия, доносившаяся сюда с танцев.
— А ну-ка потешим господ песенкой! — сказал Тааве.
Никто не успел ничего понять, а Тааве уже заревел во всю глотку, влажно улыбаясь глазами. Остальные изумленно слушали, и сам Тааве внутри себя тоже слушал и еще больше изумлялся.
Он закончил, и кто-то вдруг оглушительно захохотал, а за ним другие тоже стали хохотать, просто кататься по земле от смеха. И было непонятно, кто Тааве — герой или шут? Он гоготал громче всех, и это наверное значило, что он герой. И уж совсем упрочилось его положение, когда он кинул клич:
— А теперь в Замок!
Возразить было нечего, оставалось только идти. Впервые Тааве верховодил среди парней!
Когда они приближались к Замку, они увидели Люйли Корке и Анну Харьюпяя, входивших во двор.
— Гляньте-ка, девки!
— Думаешь — взять?
— А то! Обеих — двух…
Странно, но у слушателя, сидящего внутри Тааве, разговор вызвал приступ тошноты. Тааве изо всех сил гаркнул, и ему полегчало.
На близком расстоянии оказалось, что музыка играет особенно весело именно оттого, что солнце наконец село.
Танцы особое место, здесь встречаются пути-дороги многих отдельных людей, по-всякому переплетаются, кружатся вокруг друг друга и наконец под утро расходятся, чтобы идти дальше розно или соединиться с какими-то другими, в других сочетаниях. Если представить, что за каждым пришедшим на танцы тянется красная линия, то какие сплетения и узоры можно было бы увидеть Ивановой ночью, поднявшись ввысь! Там и сям сквозь зелень словно проглядывало бы какое-то существо — вроде гигантского одноклеточного животного, а от его пятнистого тела отходили бы тонкие красные щупальца, шевелящиеся и будто
Тан-цы… тан-цы… как повторял это слово захмелевший Тааве; обозначает же оно, по сути, не тех людей, что пришли сюда, и не мерные движения, производимые ими, но их мысли и чувства. Если человеку, не бывшему на танцах, просто перечислять имена тех, кто на них был, он не получит никакого представления собственно о танцах именно потому, что существеннейшим в них является незримый дух, рождающийся из всех незримых мысленных эманаций и заполняющий тусклый воздух вместе с сухой пылью и звуками музыки. Отдельная личность здесь растворяется; как очарованная движется она в этом смешанном воздухе, словно покачиваясь в густых волнах заповедного моря, сладостно-беззаботно поверяя свои задушевные мысли общему безымянному скоплению. Зато приход и уход каждого участника сопряжены с большей оглаской, и всякий поэтому норовит войти и выйти украдкой. Любой из присутствующих отчетливо сознает свою малость по сравнению с событием в целом. Какой-нибудь заядлый танцор, на минуту выпадающий из круга, замечает стоящие рядом полутемные фигуры. Это слабеющая окраина общего действа, но совершенно необходимая — иначе переход к воздуху внешнего мира был бы чересчур резким. В сознании же стоящих выпавший танцор принадлежит к привилегированному кругу, и его отраженного тепла им, слабо вовлеченным, вполне хватает, чтобы получать удовольствие от происходящего. Но и сама ласковая Иванова ночь, кажется, причисляет себя к тем, кто невидимо стоит поодаль и наблюдает.
Вообще весь народ на танцах составляет единое и в известной мере однородное тело — разве что некоторые его части более энергичны, чем другие, — музыка звучит в лад с мыслями, она собирающая и раскрепощающая сила. Когда же ей не удается вполне выполнить эту задачу, нерастраченный избыток исходит дракой.
Элиас и Герцог появляются среди толпящихся в дверях парней. На лицах обоих следы давешнего бурного веселья и только что совершенных возлияний. Они, пожалуй, даже немного чересчур выделяются среди прочих, но танцы начались давно, и это никого не беспокоит. Люйли в комнате не видно, и Элиас с легкостью примиряется с мыслью, что она вообще не приходила. Ему все равно, он вместе с Герцогом, они вдвоем.
Но тут в дверях возникает хозяйка дома, а за ней Люйли. И на душе у Элиаса теплеет. После последних событий Люйли кажется ему умилительно-простой и послушной его воле. Ночь становится восхитительной, только непонятно, куда теперь девать Герцога!
Глядите-ка, Тааве пригласил Люйли! Они проходят мимо, и в ее темных глазах, взглядывающих на Элиаса, горит какой-то огонь.
— Это кто такая? — спрашивает Герцог.
— Есть тут одна такая, — отвечает Элиас, и Герцог понимает все без лишних слов.
Он глядит на девушек жадным взором. Тааве оставляет Люйли, и Элиас подходит к ней. Сын старой хозяйки Малкамяки танцует с дочерью Корке. Танцуя, они не признаются себе в том, что чувствуют. Они еще окажутся вдвоем этой ночью, это видно с первого взгляда: они уйдут вместе отсюда и еще пройдут сквозь те пространства, где дремлет сейчас угасающий дух вечера — кануна праздничной ночи.
Потому что уже наступила полночь. Девушка Корке снова одна, Элиас Малкамяки только что вышел.
Из-за угла дома показался мутноглазый Тааве и наткнулся на Элиаса. Элиас миролюбиво спросил: