Мальчики из провинции
Шрифт:
Подойдя к высокому шесту, Февронья несколько мгновений смотрела на флюгарку, задрав голову, потом несколько раз с силой ударила плашкой по шесту. Шест вздрагивал, флюгарка металась туда-сюда, словно не знала, какой ветер выбрать.
– Зови север! Зови север! – исступлённо шептала Февронья, колотя шест. – Тяни поветерье!
Потом, оборотясь лицом к морю, выкрикнула:
Всток да обедник – пора потянуть!
Запад
Тридевять плешей,
все сосчитанные,
пересчитанные!
Встокова плешь наперёд пошла!
Перевела дух, прислушалась, ловя ветер ноздрями. Тянуло с востока.
Встоку да обеднику – каши наварю!
И блинов напеку!
Западу да шелонику – жопу оголю!
У встока да обедника жена хороша!
У запада, шелоника – жена померла!
Ветер потянул ощутимее. Тянуло с востока.
Поворотясь к морю спиной, Февронья швырнула плашку через плечо и почти тут же бросилась следом за ней. Плашка плюхнулась в воду у самого берега, острый конец с вырезанным крестом глядел на восток и север.
Туда, куда и надо было Февронье. Туда, откуда она ждала ветра.
Оставалось последнее, самое верное.
Распустив завязки кисета и одновременно примечая место, где вода уходила от берега быстрее всего, Февронья запустила внутрь пальцы, ловя внутри шевеление и щекотание. Цепко ухватив жёсткий панцирь, вытащила изнутри пойманного ввечеру за печью таракана – крупного, рыжего, с длинными усами. Посадила его на плашку (таракан тут же заметался от одного края к другому, но везде натыкался на солёную пенистую воду и отскакивал, шевеля усами, замирал в раздумье и бежал к другому краю, смешно семеня тонкими ножками) и подтолкнула плашку туда, где течение властно забирало её в море.
– Ступай, таракан, на воду, подними, таракан, севера! – топнув ногой, выговорила Февронья, провожая взглядом уплывающую в море плашку. Таракан всё метался по ней, не решаясь сунуться в воду.
Вот и всё.
Теперь – домой.
Обернувшись, Февронья вдруг заметила шевеление за кустом боярышника. Сжала зубы – вспухли острые желваки. Подглядывал-таки кто-то. Добро хоть ума хватило не влезать, не мешать ей. Достаточно было бы любого слова, самого пустого.
Смолчал.
Или… смолчала?
За кустом угадывался край пёстрой шерстяной понёвы. А в следующий миг Февронья
– Акулька? – почти не сомневаясь окликнула она. – А ну, выходи, мерзавка мелкая!
На востоке небо полупрозрачное сероватое небо едва заметно зарозовело, окрашивая края облаков в багрец и золото. За гаданием Февронья и не заметила, как пошла вся ночь, светлая, как и все летние ночи на севере.
Куст перестал шевелиться – девчонка затаилась, но край понёвы торчал из-за листьев боярышника по-прежнему.
– Вылезай, говорю! – повторила Февронья, добавив в голос железа. И льда. – Я всё равно тебя вижу! Вылезай, не то отшлёпаю!
Куст снова вздрогнул, ветки раздвинулись, и девчонка выбралась на берег, цепляясь рубахой и понёвой за ветки.
Февронья угадала.
Акулина встала перед ней и, подняв голову, дерзко поглядела прямо в глаза. Шлёпай, мол, чего мне скрывать и стесняться. Так поглядела, что у Февроньи вмиг пропал и запал, и желание ругаться, а уж тем более и шлёпать.
– Нахалка, – процедила Февронья, борясь с желанием дать девчонке оплеуху. Акулина молчала, глядя в сторону. – Подглядывала?
– Ну, – ответила та коротко, всё так же не поднимая глаз.
– Для чего? Сглазить хотела, помешать?
– Ну, – тупо повторила Акулька. – Не сглазила ведь. Не стала мешать.
– Почему? – взаболь захотелось понять.
– Передумала, – помолчав, призналась Акулина и, наконец, подняла голову. – Поняла, что не поможет.
Она вдруг расплакалась и уткнулась Февронье в плечо.
– Не поможет, девонька, ох, не поможет, – проговорила Февронья, гладя Спиридонову дочку по плечу и чувствуя, как намокает на плече рубаха. – И куда только мамка твоя смотрит…
Драть бы тебя хворостиной, да работы б тебе побольше… чтоб дурь твоя позабылась.
Вслух она этого вестимо, не сказала. Очень может быть, что и зря.
– Она мне говорила… – призналась Акулина, отлипнув, наконец, от Февроньина плеча. Глянула серыми, срыжа, глазами, холодными и упрямыми – даже сейчас, в слезах, холодными. – Говорила, что не пара он мне.
– Или ты – ему, – безжалостно поправила Февронья.
– Ну и так говорила тоже, ага, – шмыгая, кивнула Акулина. Потёрла глаза, потом шагнула к воде, зачерпнула, плеснула в лицо. Плоские волны плеснули на выступки, залили вязаные копытца козьей шерсти, но девчонка не обратила на это внимания.
– А ты – всё равно…
– Ну да, – Акулина подала плечами, обернулась, глянула мокрыми от слёз и морской воды глазами. – А потом и поняла, что не поможет…
– Он всё равно не останется, – холодно сказала Февронья, а у самой в глубине души заныло. Он все равно не останется, – повторила она про себя. Кабы её воля, так она бы сама сейчас по-иному ветер дразнила, чтоб больше сын не ворочался, чтоб остался дома.
Да вот только не дело это.
– Ну да, – вздохнула Акулька, оглянулась для чего-то через плечо, в море, да так и замерла. Потом выговорила медленно, словно и сама не веря. – Тётка Февронья, глянь-ка!