Малиновые облака
Шрифт:
И как не вязалась со всей этой напряженной, готовой в любую минуту взорваться обстановкой такая мирная, обыденная работа местных жителей: окапывая установленные в огородах зенитные орудия, они убирали картошку…
Ануш хотела было сходить к ближайшему огороду, узнать, какая здесь уродилась картошка, но вернулся Сергей.
— Сейчас наш вагон загонят в тупик, и будем ждать фронтовиков, — сказал он, отыскивая глазами этот тупик.
— А что, разве мы не сами поедем на фронт? — спросила Марина.
— Так это уже и есть фронт.
— Это как не пустят?! — шагнула вперед Тачана. — Зачем мы сюда ехали? Мне Ведота найти надо!
В это время где-то далеко зародился и, нарастая, покатился по небу гул.
— Что это, никак гром? — повернулась Ануш. — Подмочат ведь бабы картошку, вон вся рассыпана по грядкам!
— Не похоже, — рассудительно сказала Марина и тут же увидела низко над горизонтом длинный пунктир черных крестиков. Крестики с каждой секундой увеличивались, а невнятный далекий гул превратился в четкий звук работающих моторов.
— Воздух! — вдруг раздался в стороне зычный голос.
Марина еще не успела сообразить, что это означает, и продолжала смотреть на стремительно приближающиеся самолеты.
— Чего стоите! — послышался тот же голос, и Марина увидела бегущего к ним военного. — Жить надоело! На землю! — Он сильно дернул ее за руку.
Марина упала. Рядом уже лежал Киселев. Лежал ничком, прикрывая голову руками. Тачана, тоже сбитая военным, ругалась и пыталась встать на колени, но тот крепко держал ее за плечо.
И вот гул моторов накатился сплошной волной, поглотив все остальные звуки. Только он один, этот вибрирующий вой, казалось, господствовал в воздухе, и даже частый лай зениток не мог перебить его — выстрелы и разрывы снарядов напоминали отдаленные хлопки. Марина все же подняла голову, посмотреть, что же делается вокруг — и поразилась: в безмятежно голубом небе там и тут вздувались красивые белые облачка и, лопаясь, брызгали в стороны красно-синим огнем. «Пух! Пух! Пух!» — доносилось с высоты, и нисколько не было страшно.
Но вот где-то совсем рядом, за спиной, с открытой платформы, заработал, зачастил звонкой очередью пулемет, и Марина тотчас увидела огромную распластанную тень самолета с белой свастикой на фюзеляже. Увидела не только сам самолет, но и в очкастом шлеме голову летчика — настоящего живого врага.
— Бейте его, бейте! — не помня себя, закричала девушка. — Бейте быстрей, улетит!
В эти короткие мгновения Марина еще успела заметить, как от крыльев самолета вдруг отделились оранжевые пунктиры, вытянулись в прямые длинные линии и ударили по зданию вокзала. Посыпалась штукатурка, засверкали на солнце разбитые стекла…
Вражеский самолет исчез так же внезапно, как и появился, но в сознании Марины так отчетливо запечатлелись все детали налета, будто все произошло не в один миг, а продолжалось весь день.
Потом еще и еще немецкие самолеты на бреющем полете заходили на станцию, кружась каруселью, строчил с платформы
Вот она где, война! В каком-то нетерпеливом возбуждении Марина следила за происходящим, и ее подмывало желание вскочить, что-то делать, кричать — только бы не лежать, не бездействовать! Но всякий раз, как только она пыталась встать, лежащий рядом военный властно клал руку на спину и не давал подняться.
И вот разом все стихло, будто отодвинулось куда-то за глухую непроницаемую стену. Умолк, растаял нудно зазывающий гул самолетных моторов, перестали ахать зенитки, хлопать разрывы снарядов. Устал, замолк на платформе, должно быть, накаленный до синевы пулемет. Улеглась вспаханная бомбами земля и теперь устало дымила, источая тяжелый запах гари и пороха.
Первым поднялся военный. Поправил пилотку, отряхнул гимнастерку и брюки. И только тут Марина разглядела, что это не просто военный, а командир — на петлицах у него было по два кубика.
Какой молодой командир, лет, поди, двадцать пять, не больше. И красивый… Глаза синие, улыбчивые, брови вразлет, над губой тонкая стрелка усиков. Острые скулы еще не привыкли как следует к бритве и серебрились мягким ворсом.
В висках у Марины тихо постукивало, в носу свербило. Она еще посидела немножко, приходя в себя, с трудом встала. Громко чихнула, сняла, выхлопала платок и вытерла им лицо.
— Проклятые фашисты! — сказала Марина, сплевывая с зубов песок.
Ануш поташнивало от копоти, от едких газов, но она не показала виду, что ей плохо, проворно поднялась сама и помогла встать Тачане. Обе в пыли, со сбитыми на затылок платками. Тачана, будто сонная, недоуменно оглядывалась.
— Я ничего не слышу! — испуганно крикнула Тачана и потрясла головой.
— Это пройдет, у вас легкая контузия, — сказал военный. — Сильнее откройте рот и пошевелите скулами.
Тачана круглыми глазами непонимающе смотрела на военного.
— Открой рот и двигай скулами! — закричала ей Марина.
Тачана поняла, но рот открывать не стала. Склонив голову, прижав к уху ладонь, она грузно запрыгала на одной ноге, будто в уши ей набралась вода.
— Это тоже помогает, — улыбнулся военный…
Сергей встал последним и тут же нелепо вытянулся перед лейтенантом.
— Да не надо! — отмахнулся лейтенант. — Приведите-ка лучше себя в порядок…
Станцию было не узнать. Кругом дымились развалины, болтались оборванные провода, белели свежими изломами деревья. На путях над воронками вздыбились изогнутые рельсы, на насыпи лежало несколько опрокинутых вагонов. Солдаты и местные жители уже тушили дома, станционные постройки.
Ануш стояла молча и тоскливо глядела на огороды, где еще совсем недавно сушилась выкопанная картошка. Не видно было ни картошки, ни убиравших ее людей…