Малиновые облака
Шрифт:
Потом они осмотрели «свой», чудом сохранившийся вагон и вместе с лейтенантом побежали тушить станционный склад. А когда потушили склад, помогали грузить на машины зерно, уводили под руки и уносили на носилках в наспех оборудованный лазарет раненных при бомбежке. Здесь Марина первый раз увидела убитых на войне людей…
Уработались до изнеможения, а все что-то делали, гоношились. Никому и в голову не пришло ни поесть, ни передохнуть.
— Хватит! — сказал лейтенант, вытирая со лба пот, когда расчистили от завалов подъездной путь к тупику, где
— Так, — подтвердила Марина.
— Ну а я уполномочен фронтовым командованием встретить вас и принять груз. Кто из вас старший, кому предъявить документы?
— Я! — опять вытянулся Киселев.
— Да опустите вы руку! — с раздражением сказал лейтенант. — Ваше удостоверение личности!
Сергей торопливо раскрыл сумку и… растерянно перевел взгляд на Тачану.
— У нее… Кажется, у нее!
Тачана вынула из нагрудного кармана товарную накладную, список вещей, а заодно и военную книжку Киселева…
— От военкомата, значит, представитель? — полистав бумажки, спросил лейтенант.
— Так точно!
— Почему же тогда документы, и ваши личные в том числе, у этой женщины?
— Она… она не подчиняется мне… воинскому уставу. Забрала все — и не отдает…
— И правильно делает! — не совсем понятно сказал лейтенант и отвернулся от Киселева.
Он показал женщинам свои документы, потом сказал:
— Я пойду за транспортом, ждите меня здесь. В случае нового налета не паникуйте, ложитесь. Вы, рядовой, — повернулся он снова к Киселеву, — отвечаете за обстановку, за них. Ясно?
— Так точно, товарищ лейтенант! Отвечаю!
5
Вернулся он на станцию уже поздно вечером с целым обозом подвод. Худые, изможденные лошади едва тащили даже порожние брички. Голова у одной лошади, как у человека, была перевязана, и сбившийся за ухо бинт был обильно пропитан кровью…
— Осколком хватило, — как бы ответил на немой вопрос женщин пожилой солдат-возница в пыльной помятой шинели и в пилотке с простреленным верхом. — От мины… Они ведь у нас, милые, на позициях пушки таскают. Словом, тоже воюют…
На каждой бричке было по два солдата, в передке торчали поставленные на приклады винтовки, лежали гранаты. За спиной у лейтенанта висел автомат. Тачана долго вглядывалась в уставшие лица солдат, но ни в одном не признала знакомого. Не вытерпела, спросила:
— А Ведота моего не видели? Ну, большой такой, меня больше, красивый…
— Нет, не видели, — с улыбкой отвечали солдаты.
— Ну, мариец он, на гармошке еще хорошо играет, родинка на щеке, — не унималась Тачана, выспрашивая про Ведота уже у другой подводы.
— Может, и там, да разве запомнишь всех с родинкой? — пожимали солдаты плечами.
— Почему поздно-то приехал, сынок? — спросила Ануш лейтенанта. — Куда вот теперь, на ночь глядя?
— А днем
— Ага, — понимающе покачала головой Ануш.
Все — и военные, и женщины — быстро погрузили вещи на брички, сдали вагон станционным работникам, и лейтенант начал было прощаться и благодарить колхозниц за подарки, за стойкость, за мужество…
— Подожди-ка, подожди! — насторожилась Тачана. — Это никак ты без нас собрался ехать?
Лейтенант удивленно поднял брови.
— А как же? Ведь там, — он показал рукой, — там — передовая!
— Ну и что же! — выступила вперед Марина. — А мы куда ехали? На фронт? На фронт. Значит, сами будем и вручать бойцам подарки!
— Послушайте, дорогие, — лейтенант поднял к груди обе руки. — Фронт — вот он, здесь. Сами убедились. А там — передовая, там — бои. Это опасно, и вообще вас никто туда не пропустит.
— Ну уж, как сказать — не пропустят! — начала закипать Тачана. — Уж если сюда добрались, то будем и на передовой. Сами раздадим подарки! И мне еще Ведота моего найти надо!
Сказала свое слово и Ануш:
— Нет уж, милый сын! Раз уж приехали на последнюю нашу станцию, то доедем теперь и до самого что ни на есть фронта. Мне тоже своего мужика, а ей вон, — она кивнула на Марину, — отца повидать охота. Так что, милый сын, понапрасну нас не стращай и не отговаривай!
И по-хозяйски приказала:
— Садитесь, девки! Поехали!
И лейтенант понял, что ничем, никакими запретами не удержать этих женщин, и разрешил ехать, хотя зародилась с этого часа тревога за их судьбу и не покидала до самого конца…
Ехали они медленно. Измученные лошади то и дело останавливались или, увидев на обочине дороги еще не увядшую траву, тянулись к ней. Дорога сначала петляла по берегу речки, а потом резко отвернула от нее и устремилась в открытую степь.
Давно село солнце, на западе догорала узенькая полоска зари. Оттуда же изредка доносились орудийные раскаты, напоминавшие далекий грохот обвалов. Ехали молча, прислушиваясь к скрипу колес, к незнакомой, словно бы затаившейся степи. При каждом орудийном раскате Киселев почему-то спрыгивал с телеги и шел рядом, держась за се борт. Солдаты тихонько, в рукав, курили и негромко переговаривались меж собой. До Марины донесся хрипловатый голос пожилого солдата, когда Киселев в очередной раз соскочил с телеги:
— Не обстрелянный еще. Ишь, как сигает!
— Тыловик. Писарь какой-то…
До передовой оставалось уже не так далеко. Все чаще попадались встречные подводы, машины с полевыми кухнями на прицепах. И подводы, и машины везли раненых. Легкораненые шли сами, без строя, поддерживая друг друга. Гул канонады теперь уже не смолкал.
Проехали несколько оборонительных укреплений — окопы, блиндажи, укрытия. Везде работали солдаты. Вспотевшие, без ремней, они выпрямлялись и удивленно рассматривали женщин. Женщины тоже рассматривали солдат, а Тачана все время спрашивала: