Мартин-Плейс

Крик Дональд

Риджби кивнул, и Рокуэлл с облегчением продолжал:

— Конечно, у нас у всех есть свои причуды, но вы, пожалуй, зашли чуть дальше, чем позволяло благоразумие. Возможно, вас удивит, что я имею удовольствие быть знакомым с дамой, о которой идет речь, и, право же, я уверен, что на ее отношение к вам это никак не повлияет. Она, во всяком случае, не страдает снобизмом в отличие от человека, сообщившего мне эти сведения. Я думаю, все дело в том, что она его терпеть не может. Он, несомненно, попытается опорочить вас в ее глазах, но я смело берусь предсказать, что его ждет неудача. Я добился от него обещания отложить разговор с миссис Саймонсен

на два-три дня — я хотел дать вам возможность самому рассказать ей все. Скажите ей правду, Джо, — уговаривал он, — и вы убедитесь, что так будет лучше во всех отношениях. Я знаю, этот человек постарается представить вас аферистом. Но я знаю также, что у него ничего не выйдет. — И он убежденно заключил: — Вы это тоже знаете!

Риджби слушал. Он слушал описание счастливого финала: старший брат помогает все уладить. Назойливый голос отодвигался, уходил вдаль, словно слабое затихающее эхо, и Риджби стал слушать голоса внутри себя: тоскливую однообразную ноту прошлого, тихие переливы утраченного будущего, песню сирен, завлекшую его в эти тиски. И он молчал — довольно было этих внутренних голосов.

А в уши ему барабанил голос здравого смысла, обещающий компромисс. Как сказал Рокуэлл, Эдит поймет. Он может откровенно объяснить ей свое положение, и она простит. Если ей вообще нужно будет что-то прощать.

Голос насмешливой злобы обрушивал на него лживые обвинения в мошенничестве, и он весь сжался: так извращены были мотивы его поведения.

Голос трезвого факта ревел, что Эдит захочет узнать, сколько у него денег и надолго ли их хватит, если они будут жить, как он намеревался.

Его собственный голос сказал ему, что из двух миров, где он жил до сих пор, необходимо выбрать какой-то один. И при любом выборе он потеряет Эдит. Если он пойдет к ней теперь, то пойдет, как неумный старик клерк, нацепивший павлиньи перья, чтобы произвести на нее впечатление. Она обойдется с ним снисходительно, сохранит к нему ту же привязанность, а он сожмется до своего прежнего «я», и в один прекрасный день она обнаружит, что вышла замуж за незнакомого человека.

Ледяная стена отделяла его от Рокуэлла и от всего, что было в кабинете, но издалека до него доносился голос, говоривший:

— Мне кажется, вы больны, Джо. Мне кажется, вам лучше будет пойти домой и вызвать врача. Мне кажется, что следует также позвонить миссис Саймонсен. Я попрошу вызвать такси, и Мервин проводит вас до дому.

Он слушал и думал: они намерены отвезти его домой, присмотреть за ним, оградить его, обелить, преподнести ему увеличенную пенсию и золотые часы с цепочкой. Церемония в зале заседаний — проводы старейшего служащего, свадебный подарок, — чтобы у него осталась память о них, чтобы он вновь стал самим собой. Джозефом Игнатием Риджби. Клерком. На пенсии.

Раздвинув губы в улыбку — так он по крайней мере надеялся, — Риджби встал.

— Я доберусь сам.

— Но вы уверены?..

— Да-да, совершенно уверен.

— В таком случае навестите меня через неделю, если достаточно оправитесь. И ни о чем не беспокойтесь. Полиция вас больше не потревожит, так что просто забудьте про эту кражу.

У дверей Рокуэлл потребовал еще одного заверения:

— Нет, вы все-таки уверены, что обойдетесь сами?

— Совершенно уверен, Арнольд. Вы ничем мне помочь не можете.

Рокуэлл смотрел ему вслед. Идет как будто достаточно твердо. Неделя отдыха, разговор по душам с этой его дамой — и старика не узнаешь. Грустно видеть,

как он так вдруг надломился. И в его возрасте, когда он имел все основания полагать, что доживет свой век тихо и счастливо.

Риджби вышел из лифта, и дверь позади него щелкнула. Коридор впереди казался бесконечным, и по какому-то капризу памяти он вдруг вспомнил то, что учил в детстве про моряков древности, плывших по океану, который они считали плоским, к конкретному горизонту на зримом краю пространства.

Сделав первый шаг, он подумал, что этот день должен был стать днем его торжества, и все, чего он мог бы добиться, поплыло перед его глазами. Он не видел Лори Джаджа, следившего за ним из своей клетки. Он смотрел лишь мысленным взглядом и видел только себя, видел, как он уходит. И его тоска онемела, стала глуше. В смятенный хаос его сознания проник четкий звук его шагов, и он выпрямился, не сводя глаз с коридора, который вел не на городские улицы, не домой и не к Эдит, а в бесконечность пространства и времени.

36

Шляпа — старая, выцветшая, с потертой лентой вокруг тульи — висела на своем обычном колышке в зале. Эта шляпа и рассказ Лори Джаджа о том, как Риджби накануне прошел по коридору, вскормили виноградную лозу, которая к концу утра взметнулась до верхнего этажа, где достигла кабинета Фиска и засохла.

В зале Арт Слоун заметил, что старикашка, пожалуй, свихнулся, бедняга, и навсегда ушел из этой дыры. Решение, конечно, нормальнее нормального, будь на месте Риджби кто-нибудь другой, но старичок мог проделать такую штуку, только спятив. А Томми Салливен сказал, что теперь в зале словно стола не хватает или шкафа.

А Дэнни связь между кражей и Риджби по-прежнему представлялась сложным лабиринтом на пути между двумя мирами, и теперь, пока он шел по мосту, возвращаясь домой, его не оставляло предчувствие катастрофы.

Бухта — лист свинца в ртутных прожилках, корабли у причалов, чайки на пирсах, силуэт города, расплывающийся в дыму и сумерках. Час спокойствия, час размышлений…

Не придется ли и ему когда-нибудь мерить время, как мерил его Риджби? Сорок девять лет просидеть прикованным к ведомостям, которые после заполнения семь лет пылятся в хранилище? А потом — уйти, оставив после себя только шляпу и воспоминания, такие же неопределенные, каким был он сам? Но ведь в отличие от Риджби он не скован ограниченностью. Он может предложить больше… А разве Риджби не думал когда-то то же самое? Быть может, дело было не в его ограниченности, а в ограниченности «Национального страхования»? И он стал неудачником из-за незрячих глаз и нечутких умов тех, в чьей власти было открыть перед ним путь? Но ведь у Рокуэлла зрячие глаза и чуткий ум. И, шагая дальше, Дэнни заставил себя думать только о них.

Распахнув калитку, он взглянул на дом. В сумерках не было видно, что краска на стенах совсем облупилась. Напрасно было предлагать покрасить стены, подумал он. Его отец обещал, что «в субботу посмотрит краски в москательной лавке». С тех пор прошел целый год суббот. Пожатием плеч отогнав эту мысль, Дэнни вошел в дом и поднялся в свою комнату. Вот тут были перемены: книжные полки и все растущее число книг, вырезанная из календаря хейсеновская репродукция на одной стене, Гоген на другой. Китайский рыболов — все такой же извечный и терпеливый — сидел возле чернильницы на письменном столе, где толковый словарь и словарь синонимов соседствовали с учебниками бухгалтерского дела.