Масоны
Шрифт:
– Конечно!
– согласилась Муза Николаевна.
– Ну, а тут вышел такой случай: после болезни я сделался религиозен, и Егор Егорыч произвел на меня очень сильное впечатление своими наставлениями и своим вероучением.
– Но вы знаете ли, что Егор Егорыч помер?
– перебила Аггея Никитича Муза Николаевна.
– Знаю-с, несколько еще дней тому назад я услыхал об этом от Александра Яковлевича Углакова, который, собственно, и прислал меня спросить вас, известно ли вам это?
– Но от кого Александр Яковлевич мог узнать о том?
– недоумевала Муза Николаевна.
– Может быть, Сусанна писала ему?
– Нет, не Сусанна Николаевна, а какой-то русский, который
– Какой же это может быть русский?
– продолжала недоумевать Муза Николаевна.
– В письме Александра Яковлевича упомянуто об нем, - сказал Аггей Никитич.
– Да письмо-то Аркадий увез с собой!
– продолжала Муза Николаевна тем же недоумевающим тоном: ее очень удивляло, почему Сусанна не упоминала ей ни о каком русском. "Конечно, весьма возможно, что в такие минуты она все перезабыла!" - объяснила себе Муза Николаевна.
– Ну-с, слушаю дальнейшие ваши похождения!
– отнеслась она к Аггею Никитичу.
Аггей Никитич глубоко вздохнул.
– Дальнейшие мои похождения столь же печальны были, как и прежние! произнес он.
– В отношении госпожи, о которой вам говорил, я исполнил свой долг: я женился на ней; мало того, по ее желанию оставил военную службу и получил, благодаря милостивому содействию Егора Егорыча, очень видное и почетное место губернского почтмейстера - начальника всех почт в губернии с прекрасным окладом жалованья. Кажется, можно было бы удовлетвориться и благодарить только бога, но супруге моей показалось этого мало, так как она выходила за меня замуж вовсе не потому, что любила меня, а затем, чтобы я брал на службе взятки для нее, но когда я не стал этого делать, она сама задумала брать их.
– Господи!
– воскликнула Муза Николаевна, никогда не воображавшая услышать о таком женском пороке.
– Но кто же ей стал давать взятки?
– Она довольно лукаво это сделала и устроила так, что мне все почтмейстера начали предлагать благодарности; она меня еще думала соблазнить, но я сразу пресек это и вышел даже в отставку из этой службы и поступил в исправники. Супруге моей, конечно, это был нож острый, потому что она находила службу исправника менее выгодною, и в отмщение за это каждый день укоряла меня бедностью, а бедности, кажется, никакой не должно было бы существовать: жалованье я получал порядочное, у нее было имение в Малороссии, дом в Москве, капитал довольно крупный, и всего этого ей было мало.
– Значит, она совсем дрянная женщина!
– воскликнула с негодованием Муза Николаевна.
– Совсем!
– подтвердил Аггей Никитич.
– Но теперь вы разошлись с ней?
– Совершенно или, как вам сказать, она скорей разошлась со мной и написала мне, что ей невыгодно оставаться моей женой.
Муза Николаевна пожимала только плечами.
– Если ваша жена такая, как вы говорите о ней, то что же вас может огорчать, когда вы расстались с ней?
– Я нисколько не огорчаюсь, даже радуюсь и в восторге от этого. Я морально убит-с другим, убит тем, что разошелся с другой женщиной, перед которой я ужас что такое натворил.
– Как?
– полувоскликнула Муза Николаевна, широко раскрывая от удивления глаза.
– Стало быть, у вас был новый роман?
– Новый!
– отвечал откровенно и наивно Аггей Никитич.
– Кто ж это такая была?
– любопытствовала Муза Николаевна.
– Это одна полька, прелестнейшее и чудное существо; но, как все польки, существо кокетливое, чего я не понял, или, лучше сказать, от любви к ней, не рассудив этого, сразу же изломал и перековеркал все и, как говорится, неизвестно для чего сжег свои корабли, потом, одумавшись и опомнившись, хотел
– И вы в миссионерстве хотите утопить ваше горе?
– проговорила с участием Муза Николаевна.
– Постараюсь, если только возможно, - отвечал, вздохнув, Аггей Никитич.
– Но куда же именно вы поедете?
– расспрашивала Муза Николаевна.
– В Сибирь, вероятно.
– Но что же вы будете там делать?
– Буду творить волю пославших мя!
– произнес Аггей Никитич многознаменательно.
– Мне, впрочем, лучше об этом не говорить, а я поспешу исполнить приказание Александра Яковлевича, который поручил мне спросить вас, провезут ли тело Егора Егорыча через Москву?
– Непременно; иначе нельзя проехать в Кузьмищево, - отвечала Муза Николаевна.
Аггей Никитич при этом потер себе лоб.
– В таком случае Александр Яковлевич, у которого я теперь живу, предполагал бы устроить торжественную встречу для бренных останков, всем дорогих, Егора Егорыча.
– Это бы очень было хорошо, - подхватила Муза Николаевна, - но я не знаю ни того, куда писать сестре, ни того, когда она приедет сюда.
– Это, вероятно, узнается: тот же русский пишет Александру Яковлевичу, что он будет уведомлять его по мере приближения тела к Петербургу.
"Опять этот русский!" - снова промелькнуло в уме Музы Николаевны, и у нее даже зародилось подозрение касательно отношений этого русского к Сусанне Николаевне.
Побеседовав таким образом с m-me Лябьевой, Аггей Никитич ушел от нее под влиянием воспоминаний о пани Вибель. "Ты виноват и виноват!" - твердила ему совесть, но когда он в своем длиннополом подряснике медленно переходил пространство между Тверским бульваром и Страстным, то вдруг над самым ухом его раздался крик: "Пади, пади!". Аггей Никитич взмахнул головой и отшатнулся назад: на него наехал было фаэтон, в котором сидела расфранченная до последней степени пани Вибель, а рядом с ней откупщик Рамзаев, гадкий, безобразный и вдобавок еще пьяный. Аггей Никитич понял хорошо, что совесть его в отношении этой госпожи должна была оставаться покойна. Тем не менее эта мимолетная встреча потрясла все его существо. Почти шатаясь, он вошел на Страстной бульвар, где, сев на лавочку, поник головой и прослезился.
XII
Перед обычным субботним обедом в Английском клубе некоторые из членов что-то такое шепотом передавали друг другу, причем, вероятно, из опасения, чтобы их не подслушали лакеи, старались говорить больше по-французски.
– Avez vous entendu? [233]
– Oui, mais je voudrais savoir, ou cela aura lieu? [234]
– Je ne puis rien vous dire la-dessus [235] .
233
Слыхали ли вы об этом? (франц.).
234
Да, но я хотел бы знать, где это случилось? (франц.).
235
Ничего большего я сказать вам не могу (франц.).