Мечты сбываются

Вайсенберг Лев Маркович

— Согласна.

— Даже в том случае, если обладает талантом и владеет техникой актерского искусства?

— Пожалуй… Но ведь образ, который воплотила Телли, — далеко не положительный образ!

— Не забегай вперед… Так вот, мне думается, что в советском театре не только положительный, но и отрицательный образ нельзя убедительно и ярко сыграть, если актер не влюблен в тот идеал, который живет в его сознании, в его сердце в противовес отрицательному персонажу, который он воплощает. История актерского искусства нас убеждающе учит, что лучшие сатирические образы созданы людьми,

обладавшими высокими качествами ума и сердца… А какой, скажи по совести, положительный идеал живет в душе нашей Телли?

Баджи не ответила: ей не хотелось дурно говорить о подруге — и без того бедняга достаточно наказана.

— Интересная мысль… — пробормотала она, внутренне соглашаясь с Гамидом. Помолчав, она задумчиво спросила: — Не думаешь ли ты, что потому-то и в роли Эдили Телли была не так уж хороша?

— Именно потому!

— А как стремилась она тогда к этой роли, с каким восторгом, не раздумывая, схватилась за нее — помнишь?

— Помню, конечно… Тогда я не вполне понимал, почему она не имела успеха, и относил это за счет лени и неопытности Телли. Конечно, и эти причины оказали свое влияние, но только теперь я понял главное: в сущности, Телли в душе не осуждала Эдиль, а, может быть, даже сама того не сознавая, во многом симпатизировала ей… И вот теперь — почти та же история!

Баджи кивнула: пожалуй, что так!

— Мне жаль Телли… — печально промолвила Баджи. — Она способная актриса, а вот все как-то неладно с ней получается.

— Может быть, в этом есть доля нашей вины…

В тот же день в пустом актерском фойе Баджи столкнулась с Телли.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала она, останавливая подругу.

— Не о чем тебе говорить с той, кого ты иначе, как челкой, не называешь! — огрызнулась Телли. — И мне тоже не о чем говорить с тобой.

— Нет, есть о чем!

Насмешливо покривившись, Телли с вызовом спросила:

— Снова будешь учить меня, как жить? — Сделав понимающее лицо, она добавила: — То, о чем ты хочешь говорить, — мое личное дело!

— А как смотрят на это личное дело твои товарищи — ты знаешь?

— Пусть не уважают — плакать не стану!

— Постыдись так говорить, Телли!

— Я сама знаю, чего мне стыдиться!

— Не думаю, поскольку ты сдружилась с Хабибуллой.

— Хабибуллу-бека оставь в покое!

Они заспорили горячо, страстно, едва не поссорились снова.

Первой опомнилась Баджи: ссорой ничего не достигнешь. Сдержав себя, она переменила тон. Она продолжала говорить все о том же, но теперь осмотрительно выбирая выражения, избегая резких слов, остерегаясь подводных, камней, которые так опасны, когда люди спорят о дорогом для них и хотят договориться. Теперь Баджи говорила ласково, убеждающе, как могла бы говорить мать, старшая сестра. И она чувствовала, что слова ее мало-помалу проникают в сердце Телли.

О, как много нужно терпения, мнимой уступчивости, доброй хитрости, когда борешься за человека!

Телли опустила глаза, уныло сказала:

— Может быть, ты права, но теперь уже поздно об этом толковать.

— Нет, нет, Телли — не поздно! Ошибку можно исправить. Но ты должна, ты обязана с ним порвать.

— Не знаю…

—

Это не ответ.

— Я постараюсь…

— Нет, обещай мне!

— Ну, ладно…

Баджи облегченно вздохнула: вот и все!

— Дай-ка я тебя за это обниму, расцелую, славная ты наша Телли! — воскликнула Баджи, прильнув к подруге. Она почувствовала, как из глаз Телли скатилась слеза…

— Что может быть для директора приятней, чем созерцание столь трогательного мира и благоволения между товарищами по работе? — послышался вдруг знакомый скрипучий голос.

Телли вздрогнула, невольно высвободилась из объятий Баджи. Застигнутые врасплох, обе так опешили, что не сразу нашлись, что ответить. Хабибулла стоял перед ними, заложив руки в карманы брюк, покачиваясь с носков на пятки. Он медленно переводил свой взгляд с одной на другую и ухмылялся, явно наслаждаясь их смущением.

— Баджи-ханум, надеюсь, извинит меня, если я оторву от нее подругу — у меня срочное дело к Телли, — промолвил он с издевкой.

И сразу будто кто-то подменил Телли:

— Ты меня извини… — пробормотала она растерянно и покорно последовала за Хабибуллой.

Досада, ярость охватили Баджи: быть так близко к цели… Какой черный шайтан принес сюда этого проклятого Хабибуллу! Давно не кипела в Баджи ненависть к Хабибулле с такой силой, как в эту минуту.

— Разговор наш еще не окончен! — крикнула она вдогонку не то Хабибулле, не то Телли.

Те уже были за дверью, а Баджи все стояла в опустевшем фойе, в бессильном гневе сжимая кулаки. Оставшись с Телли наедине, Хабибулла спросил:

— О чем это вы болтали и в честь чего обнимались?

Еще не высохли слезы на щеках Телли, еще звучали в ее ушах добрые слова подруги, но она понимала, что слезы и слова эти не придутся по вкусу Хабибулле.

— Просто так… женские разговоры… — ответила она, незаметно смахивая слезу.

Хабибулла искоса взглянул на Телли.

— Рассказывай все начистоту! — приказал он. — Нашла с кем обниматься! Тебе, видно, мало, что эта выскочка и вся ее компания радуются твоим неудачам, распространяют слухи, что ты бездарная актриса.

Задето было больное место Телли. Ко всему Телли знала, что от расспросов Хабибуллы не отвертеться — она убеждалась в этом не раз. И Телли, как приказал Хабибулла, рассказала ему все начистоту.

— Они хотят заманить тебя в ловушку и погубить, а ты, глупая, этого не понимаешь! — сказал Хабибулла. — Что с того, что ты один раз сыграла не совсем удачно? В другой раз я дам тебе выигрышную роль, и ты сыграешь отлично, — так, что эта ханжа лопнет от зависти… А теперь… Неужели ты так глупа, чтоб променять меня, директора театра, твоего покровителя, на пустую болтовню, на сомнительные посулы так называемого театрального коллектива? — Хабибулла вложил в последние слова все свое презрение. — А что такое этот пресловутый коллектив? Сборище завидующих друг другу актеров, костюмерш, гримеров, невежественных рабочих сцены! Кто они тебе — этот ненавидящий тебя тверской худрук, нахал Гамид, эта Юлия Минасян, грузинка-портнишка и, наконец, твоя Баджи, завистница и ханжа? Неужели я, Хабибулла-бек, значу для тебя меньше, чем весь этот сброд?