Медвежий Хребет
Шрифт:
Эта немудреная шутка успокаивающе подействовала на Тимофея. Он попробовал улыбнуться:
— А мне, Ахмед, дашь больше?
— Больше — не могу. Могу — меньше.
Следующим по расписанию занятием была кавалерийская подготовка. Проводил ее сам начальник заставы. Как впаянный, сидел он на золотистом жеребце. Жеребец перебирал тонкими сухими ногами, натягивал поводья. Мелекян тенорком командовал:
— Марш-марш!..
Пограничники один за другим на скаку рубили лозу, снимали шашкой кольцо с подставки, перемахивали через тальниковый забор. Очередь дошла
— Вы, товарищ Речкалов, пока займитесь другим. То, что делают остальные, вам еще не по плечу. Да и устали вы после первого наряда. Сейчас вы лучше потренируйтесь в правильной посадке. С вами будет заниматься старшина Ишков. Езжайте с ним на манеж…
Последними были два часа пограничной подготовки. Вчера начальник заставы провел по следопытству теоретические занятия, а сегодня старшина Ишков дополнял их на практике. Накануне, в разные часы, он проложил на учебном поле множество следов. Ишков прошелся по сухой и росистой траве, по твердому и мягкому грунту, в сапогах и в тапочках, с грузом и налегке. Одни следы были проложены нормальным шагом, другие бегом, третьи прыжками. Кроме того, старшина провел по полю коня, двух сторожевых собак и поросенка, которого откармливал Нажметдинов к первомайскому празднику.
Ишков неторопливо водил солдат по полю и показывал следы. Он их читал, как книгу. Заинтересованный, оживившийся, смотрел Тимофей на сплетение отпечатков ног, лап и копыт. Вот бы научиться, как старшина, определять следы, их принадлежность, давность, направление! Тимофей позабыл про усталость и не заметил, как истекли два часа.
…После ужина Лаврикин и Тимофей стали собираться в наряд: сегодня они шли на границу вместе. И тот и другой были недовольны этим. В молчании снаряжали они магазины к автоматам, готовили гранаты, ракетницы, подгоняли обмундирование.
«Четыре часа провести с этим Лаврикиным… ничего себе», — думал Тимофей.
На дворе стоял теплый вечер. Ветра не было. В небе, словно перемаргиваясь с огоньками в окнах заставы, мерцали крупные звезды.
Двигались той же тропой, что и вчера с Ишковым. Тимофей чувствовал нынче себя увереннее да и уставал поменьше. Мелькнула мысль: ничего, втянусь — дело пойдет.
Лаврикин шел, не обращая, казалось, на младшего своего наряда ни малейшего внимания. Но едва из-под ноги оступившегося Тимофея покатился камень, как он зашипел:
— Вы что, по бульвару гуляете? Кто так ходит?
— Я нечаянно, — сдерживаясь, ответил Тимофей.
— Прекратить разговорчики, — оборвал Лаврикин и пошел дальше.
Пройдя еще с километр, залегли в распадке. Ночная темь обступила со всех сторон. Теперь пограничники не столько наблюдали, сколько слушали. Не раздастся ли подозрительный шорох? Долго ничего не было, но затем до слуха донесся еле слышный крик. И даже не крик, а какой-то протяжный стон. Тимофей вздрогнул, обернулся к старшему наряда. Но
— Товарищ младший сержант, — зашептал Тимофей. — Чую, стонет кто-то…
— Кто стонет? — отрывисто спросил Лаврикин. — Что вы панику поднимаете?
— Человек, наверно, стонет. Прислушайтесь…
— Это, к вашему сведению, не человек, а филин, — раздельно произнес Лаврикин. — Тоже мне, пограничник… Филина испугался…
Тимофей не знал, что ответить. Ему было обидно за свою ошибку, за то, что Лаврикин так грубо его отчитывает. И в то же время он сознавал, что тот прав: я на самом деле растерялся, испугался.
На другой день в столовой, во время обеда, Лаврикин намеренно громко рассказал об этом случае командиру другого отделения сержанту Красинскому.
— Речкалов просто струсил, — закончил он.
— Струсил? — повел покатыми плечами Красинский, деловито обсасывая сахарную кость. — Скорей подрастерялся, молодой же солдат…
Разговор слышали все. Нажметдинов, выглянув в раздаточное окошко, в сердцах стукнул поварешкой. Тимофей поперхнулся борщом, покраснел, в голове застучало: «Зачем он так? Нет, я не трус…»
Он открыл рот, чтобы ответить Лаврикину чем-нибудь резким, злым, но от дверей раздался знакомый рокочущий баритон старшины Ишкова:
— К чему делать такие поспешные выводы, Лаврикин? Смел или труслив человек — на такой мелочи не проверишь…
— Правильно, — отозвался Нажметдинов и опять стукнул поварешкой — на сей раз от удовольствия.
Ишков уселся за общий стол, ему подали борщ. Он взял хлеб, ложку, однако прежде чем начать есть, сказал:
— Но ты, Лаврикин, надеюсь, растолковал Речкалову, как и когда кричит филин? И вообще о голосах птиц и зверей, об их повадках говорил с солдатом? Ты ж понимаешь, как это важно…
— Нет, не говорил.
— Жаль, жаль. Ну, тогда я расскажу хоть один случай. Слушай, Речкалов. Да и остальным не помешает. — Ишков звучно откашлялся. — Однажды нес я службу на берегу протоки. Лежу в дозоре на опушке, поглядываю, послушиваю. Засекаю: кукушка кричит. Что ж, кукушка. В здешних местах эта птица привычна. Про себя загадал: сколько лет жизни накукует? Кукушка прокричала три раза и смолкла. Меня, понятно, досада взяла…
Солдаты заулыбались, кто-то проговорил: «Натурально, охота подольше пожить». Ишков продолжал:
— Только успел я подосадовать, слышу: кукушка опять прокуковала три раза. И опять тишина. И опять кричит три раза. Кричит негромко, но внятно. Сомнение меня взяло: что она так кукует, будто по расписанию? О своих подозрениях сообщаю напарнику, он смеется: ерунда, мол. Все-таки я решил проверить. Пустился на хитрость. Приставил ко рту руки и крикнул трижды по-кукушечьи. Слышу: кукушка мне отвечает. Э, прикидываю, что-то тут не то. Еще раз перекликнулся с этой кукушкой. И вдруг в кустарнике затрещало. Оттуда человек прямо на нас. Взяли мы его. Оказался лазутчиком. Немного спустя таким же манером задержали и другую «кукушечку»… Вот как иногда бывает, Речкалов… Понял, друже?