Мир, где тебя нет
Шрифт:
Белизна эта была холодной белизной мраморных плит, и кипенно-белой ткани, и прикоснувшихся тонких рук...
То, что явилось поначалу абсолютной тишиной, невосприимчивостью проколотых барабанных перепонок, стремительно нарастало резонирующим звуком. Хрустальный звон, многократно размноженный, немыслимо протяжённый во времени.
Словно раскалённая спица пронзила висок, и мучительным откликом отозвалось в сердце.
Дитя подземелий,
Так больно оказалось — вспомнить ...
"Пора. Ты нужен там ".
И он содрогается, словно голос этот прорастает сквозь него ледяными иглами.
...нестерпимо.
И тогда он рванулся, весь — сгусток одной лишь воли, ударяясь бесплотными плечами, бесплотными ладонями, разбивая этот мертвенно-прекрасный мираж, сияющий чертог изо льда и света.
— За всё, что отдано, отнято — память! Одну лишь память! Я хочу помнить!
Он кричал, взывал — без голоса, но, и непрозвучавший, его голос расходится взрывной волной. Разбивая несокрушимые бастионы. Летит алмазная пыль...
Но истина таяла, растворяясь в сиянии, оставляя ноющую пустоту. Фантомная боль, органа, которого нет в теле.
Может, то безъязыкая, позабытая за ненужностью душа?
— Помнить... что — помнить?.. — прошептал Демиан, и у слов был вкус железа.
Кровь запеклась на губах, осела на нёбе. Грудь стягивали заскорузлые повязки — лишнее, он чувствовал, что раны под ними затянулись тотчас, как из крови выжгло яд. Отсюда и весь его бред об огненной бездне.
Так значит, он жив.
Виднеется косой треугольник занимавшейся зари, все предметы отбрасывают длинные тени. Плеча касается дыхание.
Его наречённая, казалось, спала, и лёгшие на веки тени не исчезли, когда она подняла ресницы.
Двигаясь будто в полусне, она села; отвела от лица волосы, они мягкими волнами спускались ниже бёдер. Герцогиня ещё носила траур, хоть уже не строгий; воротник тёмного платья расстегнулся, и юбка примялась, а лежащие в беспорядке складки открыли босую ступню, детски маленькую и узкую.
Прежде Демиан не видел её такой, и никогда она не казалась ему настолько красивой. Быть может, оттого что Демиан в какой-то миг почти поверил, будто никогда больше её не увидит.
Через усилие, как если бы воздух сделался плотным, он поднял руку и коснулся её распущенных волос.
— Рассвет, — произнесла Диана бесцветным голосом. — Теперь смерть ещё долго
Он не хотел спрашивать, какова природа её знания. Пустоту возле сердца тянуло, как подзаживший порез, напоминая о чём-то смутном, что не облекалось в осознанные образы.
Как ведьмак он не имел права позволять человеческим страстям управлять собою и привык держать их в узде, но всё же выдержка отказала ему. Подчиняясь порыву, он взял её руки в свои, сжал ладони, холодные и безвольные, как белые мёртвые бабочки.
— Трижды вы должны мне, герцогиня, и первый долг возвращён. Безумием было полагать тогда... Пустое, — оборвал себя и привлёк её за плечи.
Девушку покачнуло к нему — и вспять, словно искусно сшитую из мягких тряпиц куклу на ярмарочном представлении. Она не пыталась отстраниться, глядя устало и пусто. Демиан придал мало значения её безучастности, так важно стало сказать... что она нужна ему. Много больше, чем когда-либо смел признаться себе.
— Поклянитесь, что вы будете рядом, — выдохнул, неотрывно глядя в лицо, близко запрокинутое, словно бы для поцелуя, знакомое до черты, но безжизненное... кукольная маска. — Как невеста... жена. Женщина.
Небо полыхало всё ярче; из лица Ариаты вымывались все краски.
— Да... — блёкло прошептала она и потеряла сознание.
И лишь тогда очнувшийся дар открыл Демиану, что она сотворила.
(Синар, Добрая Весь. Несколькими часами прежде)
— Кажется, она даже не узнала меня.
Проводив Ариату, Кристалина вернулась в комнату, смежную с той, где находился Демиан.
Они разместились в доме городского головы, тогда как хозяевам с многочисленными чадами и домочадцами пришлось потеснился: кто занял второй этаж, кто перебрался во флигель, где прежде обитали батраки.
Объяснялось подобное радушие довольно легко: некоторым маловерам или просто отчаянным сорванцам, в числе коих выискался и второй сын головы, ведьмацкий запрет не высовываться из укрытий показался недостаточно убедительным. К счастью, бедокурам всё же хватило ума не покидать границы дворов вовсе: кто подглядывал сквозь отдушину, кто приник к щелястой доске в заборе. Так вся Добрая Весь не досчиталась лишь отнюдь не любопытного старого бобыля. Два болотника разорвали мужика в запертом изнутри погребе — тревожная весть. Пусть точечный, прорыв случился в пределах огороженной, обжитой земли... скверно, куда как скверно.
Словом, нагляделись в тот день охотники развенчать "ведьмацкие байки" паче чаяния. И, едва в запертые ставни постучали условным стуком, храбрецы на тряских ещё ногах ринулись расписывать увиденное на все лады и голоса всякому готовому слушать.
— Ни разу прямо не взглянула. — Ведьма щедро плеснула выдержанной на северной местной ягоде настойки себе и Когану и с ногами забралась в кресло, стащив один о другой сапоги для верховой езды. Отхлебнула, устало прищурясь. — А ведь, помнится, неплохо поладили в Телларионе.