Многоярусный мир. Весь цикл
Шрифт:
Иаджим прыгал вокруг, сгибаясь пополам, фыркая и давясь от хохота.
Потом угомонился и снова зашел за спину Орку.
— На самом верху карты маленькое черное пятнышко, — сказал он. — Из него торчит стрелка. Предполагаю, что это начало, то есть врата, через которые мы с тобой пришли сюда. От начала стрелки идет извилистая голубая линия. По обеим ее сторонам — черные ломаные линии в виде треугольников. Наверное, горы, образующие речную долину, а голубая линия — это река, по которой мы оба поплыли, выйдя из врат. На конце она расширяется — это, должно быть, устье. Мы сейчас как
Совсем маленький значок. Похоже на осьминога. Что, во имя Энион, это должно обозначать?
— Узнаем, когда доберемся туда, — отрезал Орк. Родич почему–то действовал ему на нервы. Хотя, казалось бы, ему следовало быть на седьмом небе оттого, что он встретил Иаджима и благодаря ему обнаружил карту. Может быть, Орк раздражен оттого, что чувствует себя дураком, а Иаджим над ним смеется, потому что он дурак и есть. Впрочем, Иаджиму палец покажи — и то будет смешно.
В последующие дни, когда они шли на север вдоль побережья, беспрестанный и беспричинный смех Иаджима не переставал бесить Орка. Наконец Орк не выдержал и оборвал спутника посреди его очередного истерического припадка.
— Ты зачем это делаешь? — спросил он резко.
— Что делаю? — заморгал Иаджим.
— Хихикаешь и взвизгиваешь, точно неопытная и застенчивая юная девица, которая нервничает в обществе молодого мужчины.
— Не замечал за собой, — надулся Иаджим. — Если я это и делаю, то потому, что был один сорок четыре года и мне не с кем было поговорить. У тебя бы тоже появились чудачества, — заныл он, — если бы ты оказался в таком же одиночестве. Сорок четыре года! Ты только представь себе!
— Наверное, — сказал Орк. — Но если бы я стал таким же глупым и докучливым, то был бы только рад, если бы кто–нибудь вправил мне мозги.
— И этот кто–то ничем бы не рисковал, делая это? Конечно, нет! Он бы так и резал тебе правду–матку! Как будто ты воспринял бы его обидные слова спокойно!
Орк промолчал, и Иаджим заговорил снова:
— Не сердись на меня. Я только что встретил тебя после сорока четырех лет абсолютного одиночества, а ты уже кричишь на меня!
— Я только хочу, чтобы ты перестал смеяться, как полоумный. Смейся только тогда, когда есть над чем, вот и все.
— Постараюсь, — пожал плечами Иаджим. — Но после сорока четырех лет, когда страдаешь ежеминутно, ежесекундно…
— И про сорок четыре года больше не ной! — взревел Орк. — Мне надоело! Теперь–то все хорошо! Прекрати жить прошлым! Ты больше не один!
— Я лучше отойду, — сказал Иаджим обиженно и в то же время с комическим достоинством. После этого разговора он еще долго дулся. Он говорил, только когда Орк к нему обращался, и старался
— Манату Ворсион! — сказал Орк, впервые заметив это. — Тебе сколько тысяч лет–то? А ведешь себя, точно испорченный мальчишка!
— Ничего не могу с собой поделать. Ты поживи сорок четыре года…
— Замолчи! — завопил Орк. — Скажи это еще хоть раз, и клянусь — я тебя брошу! Живи тогда один еще сорок четыре года! А по мне, хоть целую вечность!
С тех пор Иаджим стал воздерживаться от упоминания о сроке, проведенном им на Антеме. Зато постоянно жаловался на всякие пустяки. Стоило ему ушибить палец на ноге — и он распространялся об этом минут пятнадцать, горько сетуя на то, что жизнь к нему так жестока. Одни лишь препятствия и невзгоды у него на пути. Наконец Орк сказал:
— Со мной тоже обходились несправедливо и жестоко — в основном мой отец. Разве ты слышал от меня хоть слово об этом? Так уж устроена жизнь. Терпи. Но не опускай при этом рук. Старайся изменить то, что тебе не нравится. И прекрати ныть!
— Да, но…
— Никаких «но»!
— Тяжелый ты человек, — сказал Иаджим. Глаза у него увлажнились, и он зашмыгал носом. — Не все такие каменные, как ты. У некоторых имеется и плоть, и кровь, и сердце, способное чувствовать, в то время как твое…
— Да веди же себя как взрослый! Или ты уже никогда не вырастешь?
Джима, слышавшего все это, поразила одна мысль. Буквально поразила. Матерь Божья! Да ведь Орк мог бы с таким же успехом обращаться к нему, Джиму Гримсону! Он тоже почти всю жизнь жалуется на судьбу и жалеет себя. И до самого последнего времени не сделал ничего, чтобы как–то решить свои проблемы — только ныл.
Потом и другая мысль ударила его, словно кастетом. Иаджим! А что, если произнести это имя по–другому? Что тогда получится? Я — Джим. Властитель Темных Лесов сам заявил, что я (он) Джим.
Так, может, Иаджим — а значит, и все остальное — только вымысел?
Не его ли, Джим, подсознание подсказало ему имя и характер Иаджима, чтобы показать ему себя самого?
На миг Джим почти утратил веру в реальность многоярусных вселенных. Ему вдруг стало нехорошо, и он ощутил свою невесомость. Мир, на который он смотрел глазами Орка, заколебался и утратил четкость. Свет померк. Джим почувствовал, что его уносит — уносит обратно на Землю. Но он, хоть у него и не было рук, ухватился за что–то — сам не зная за что — и удержался. Свет снова стал ярким, а все окружающее перестало колебаться и прояснилось.
Фрейдистское толкование имени «Иаджим» уж слишком прозрачно. Это просто совпадение. Он точно знает, что этот мир и все, что в нем, столь же реально, осязаемо и грозно, как его родная вселенная.
Хотя, с другой стороны…
Через тридцать два дня после того, как Джима посетили эти мрачные сомнения, Орк с Иаджимом пришли к месту, обозначенному на карте рисунком осьминога. Они не знали, что это то самое место, пока им не встретилась долина, по которой текла, впадая в море, маленькая речка.