Моченые яблоки

Алексеева Магда

О том, что они — свояки, знали не все. Юсупов, например, не знал. И еще кое-кто не знал. Про то, что они — и директор, и бригадир сварщиков Ильин — колпинские, это знали, это была марка, с которой на Большом заводе считались.

Вообще Ильин понимал, что он как-то сразу сделался заметен. Такой гигантский завод, а человек заметен.

Конечно, это Макашин распорядился, чтобы шов варила бригада Ильина. Первый шов, кому же еще?

Были и другие сварщики, тоже по-своему знаменитые, из Харькова, из Таганрога. И все

стосковались по работе. Приехали для большой работы, а ее на всех пока не хватало. Бог знает чем приходилось заниматься: полы подметали в цехе.

— А ну-ка, ребята, берись за березовый электрод!

Это была уже навязшая в зубах шутка, она повторялась чуть не каждый день.

А тут наконец — работа, наконец ясно, что и сварщики приехали не зря. Первый шов, второй, третий… Микронная точность. Макашин был прав, когда, уговаривая Ильина ехать в Городок, уверял его: «Второй такой работы не получишь и не увидишь нигде».

А Колька Матвеев не поехал. «Дураком надо быть, — сказал он Ильину. — Или тебе там чего посулили?»

Что ему должны были посулить, да и в этом ли дело? Он и в Колпине жил отлично. Когда-то трудно жил, но ведь это когда было! Когда еще дети были маленькие.

Татьяна ушла тогда с завода и пошла поварихой в детский комбинат: сад и ясли под одной крышей. Там, в яслях, выросла Наташка, а потом и Илюша, когда родился.

Жили уже не в общежитии. От завода дали комнату семнадцать с половиной метров, в квартире только три семьи (вместе с ними), ванная, на кухне газовая плита, четыре конфорки. Сколько было радости! Почему человеку сначала так мало надо, а потом так много?

Потом и трехкомнатная квартира оказалась мала. Это когда Илья женился и у него родилась дочка. В трех комнатах шесть человек — тесно! А за шкафом в общежитии не хотите? Не хотят. Вообще не понятно, чего они хотят, чего им надо.

— Они по-другому хотят жить, — говорила ему про детей Татьяна. — Не как мы.

— По какому еще по-другому? — недоумевал Ильин.

Разве он когда-то хотел чего-то другого, чем его отец? Да нет же, так же хотел, чтоб был хлеб, чтоб войны больше не было, чтобы дети не болели, чтобы заработки были приличные и чтобы в цеху уважали.

Но вот этого беспокойства, какое он вечно чувствует в детях, вроде бы не было. Особенно Наталья, ей все мало. Недавно купили «Жигули», теперь зачем-то понадобилось менять мебель. Чем эта-то плоха?

— Ах, да ты не понимаешь, — говорит она отцу. — Эта уже вчерашний день, а Игорю обещали устроить «Камелию».

Илья отказался учиться в институте. Главное, поступил уже и — ушел. Вернулся на завод, в бригаду к Матвееву, слесарем-сборщиком. Работа, конечно, хорошая, но ведь мог не просто сборщиком быть — инженером.

— Кому это теперь нужно? В гробу я видел, чтобы инженерские копейки в кошельке подсчитывать!

А Макашин все же заставил своего Антона учиться. Тот тоже

было подался вслед за Илюшкой на завод, но Макашин не разрешил. Есть в нем эта крутость. Ильин так не умеет. Что ж, не всем все уметь.

Татьяне нравился Городок: теплая солнечная осень, желтые дыни, что продавались прямо с возов, бескрайность степи.

Однокомнатную квартиру дали недалеко от завода в только что отстроенном доме. Пока ждали ее, жили у Макашиных, в коттедже, на улице, которую в Городке прозвали Дворянской.

Валентина всем была недовольна, ворчала с утра до вечера, на работу определяться не захотела под предлогом, что надо ездить к Антону (Антон остался в Колпине, учился), а то разбалуется.

Татьяна устроилась поварихой в заводскую столовую, потом ее перевели в главный корпус, в кафе, где обедали бригады-победительницы.

— Вкусно я тебя кормлю? — спрашивала она мужа, смеясь.

Потом затосковала. Это болезнь подкрадывалась к ней, но кто ж знал, что болезнь?

— Уедем, — просила она. — Я к детям хочу.

— Ты прямо как маленькая, — сердился Ильин. — То нравится, то — уедем.

— Дети там, как сироты, брошены, — плакала Татьяна. — Валентина то и дело к Антону мотается, а наши как сироты.

— Да какие они сироты? У каждого своя семья. Больно ты им нужна! — возражал Ильин.

Но это не она им, а они были ей нужны. Они были ей нужны, чтобы продлилась жизнь, которая кончалась.

Все это он понял потом, а тогда не понимал, сердился: «Приехали — уехали, разве так можно?»

А тут еще эти разговоры, что Макашин уедет в Москву, а завод будто бы прикроют, будто бы грунт не выдержал тяжести, осел, а Макашин, дескать, знал, что такое может случиться, но согласился строить.

Была в этих разговорах какая-то неправда. (Макашина разве спрашивали, когда строили? Он приехал в Городок, когда завод уже стоял, его и по телевизору уже показывали. Ильин-то знает.)

Но была и правда в том, что кто-то не обмозговал все до тонкостей, хоть обязан был, прежде чем сюда понаехал народ, снялся с места и понаехал, привлеченный благами, которые щедро сулил Большой завод.

— Говорили, заработки будут — во! — сердился Юсупов. — А какие заработки, если то и дело простаиваем?

— Платят же тебе по среднему, чего ж ты волнуешься? — усмехался Толя Григорьев.

Толя был свой, колпинский, молодой парнишка, поехал в Городок вслед за Ильиным, Толя был неженат, жил в Колпине с матерью и замужней сестрой. Когда услышал, что Ильин собирается на Большой завод, сказал:

— А что? Я тоже, пожалуй, поеду. Верно, дядя Миша?

Получать по среднему для Толи, конечно, еще не проблема, а для Юсупова уже проблема: «средний» заработку не равен.

— Тебе что? — говорил Юсупов. — Ты сам пообедал, так и всех накормил, а у меня семья.