Мои странные мысли
Шрифт:
12. Февзие убегает
Пусть оба поцелуют мне руку
11 сентября Мевлют и Февзие провели весь день у телевизора: в нем постоянно мелькали кадры с самолетами, врезающимися в небоскребы Нью-Йорка, которые вскоре рушились в клубах огня и дыма. Не считая тихого замечания Мевлюта: «Американцы теперь захотят отомстить!» – они больше никогда не говорили об этих событиях.
После того как Фатьма вышла замуж и уехала, они с Февзие подружились. Младшая дочь любила поговорить, пошутить, изобразить других людей, ей нравилось смешить отца и выдумывать забавные
Спустя пять дней после падения башен-близнецов Мевлют пришел домой из клубного дома и увидел, что телевизор выключен, обеденный стол пуст, а Февзие нигде нет. Ему и в голову не могло прийти, что дочь сбежала. Мевлют подумал, что семнадцатилетняя девушка просто отправилась побродить по городу. Февзие провалила математику и английский за год до окончания школы, но за все лето Мевлют ни разу не видел, чтобы она садилась заниматься. Пока он смотрел в окно, дожидаясь возвращения дочери, его раздражение медленно превращалось в беспокойство.
С внезапной болью он заметил, что сумка Февзие, одежда и личные вещи отсутствуют. Он задался вопросом, стоит ли поехать на Дуттепе посоветоваться с семьей Акташ, когда зазвонил дверной звонок, одарив его краткой надеждой, что это может быть Февзие.
Но это был Сулейман. Он сразу сказал Мевлюту, что Февзие убежала с одним парнем, что юноша «подходящий» и из хорошей семьи, что его отец владеет тремя такси, которые сдает в аренду. Отец мальчика позвонил днем, и Сулейман ходил повидаться с ним. Возможно, он позвонил бы вначале Мевлюту, если бы у того был телефон дома. В любом случае у Февзие все хорошо.
– Если ей было хорошо, тогда зачем она убежала? – спросил Мевлют. – Чтобы расстроить отца и опозорить себя?
– А зачем ты убежал с Райихой? – спросил в свою очередь Сулейман. – Горбун Абдуррахман сказал бы «да», если бы ты посватался к ней.
Услышав эти слова, Мевлют начал подозревать, что побег Февзие мог быть формой подражания. В конце концов, дочь поступила точно так же, как сделали ее мать с отцом.
– Горбун Абдуррахман никогда не позволил бы мне жениться на своей дочери, – сказал он, с гордостью вспоминая ту ночь, когда он убежал с Райихой. – Я не приму этого таксиста, который сбежал с моей девочкой. Февзие обещала мне, что окончит школу и пойдет в университет.
– Она пропустила обе пересдачи, – сказал Сулейман. – Она провалила год. Она, наверно, боялась сказать тебе. Но Ведиха знает – ты всегда говорил бедной девочке, что никогда не простишь ее, если она не окончит школу, и загонял ее в университет, как сестру.
Когда Мевлют понял, что частное дело отца и дочери, очевидно, стало предметом обсуждения не только в семье Акташ, но и у совершенно чужих людей – таксиста и его семьи – и что он заработал репутацию вспыльчивого и властного отца, он вознегодовал.
– Февзие мне не дочь, – заметил он, но тут же пожалел о своих словах. Сулейман еще не ушел, и Мевлюта охватило чувство беспомощности. Если не простить дочь сразу, прикинувшись, что он принимает жениха, то известие, что его дочь сбежала с человеком, с которым они
– Я уверен, твой зять-таксист окажет тебе столько же уважения, сколько ты Горбуну, – сказал Сулейман с ухмылкой.
Мевлют не понял, что Сулейман смеется над ним. Он был растерян, боялся одиночества и нуждался в утешении.
– Раньше люди знали, что такое уважение! – услышал он собственные слова, а Сулейман засмеялся и над этим.
Второго зятя Мевлюта звали Эрхан. Он выглядел совершенно обычно (коротышка с узким лбом), и Мевлют не мог понять, что его цветущая красавица-дочь – та самая девушка, которую он лелеял столько лет и на которую возлагал столько надежд, – вообще могла найти в нем. Он, должно быть, хитрый пройдоха, подумал Мевлют, чувствуя разочарование в дочери.
Ему, однако, понравилось, что Эрхан поклонился до самого пола и поцеловал его руку.
– Февзие должна окончить школу, – сказал Мевлют. – Иначе я никогда не прощу тебя.
– Мы тоже так думаем, – сказал Эрхан.
Но было ясно, что Февзие уже не до учебы.
Мевлют, однако, знал – настоящей причиной его суровости была не мысль о том, что его дочь не окончит школу и не пойдет в колледж. Его мучило то обстоятельство, что он скоро останется совершенно один в доме и в целом мире. Настоящую боль его душа испытывала не от провала попытки дать дочерям надлежащее образование, а оттого, что его покинули.
Когда они остались с дочерью вдвоем, Мевлют начал с ней спорить:
– Зачем ты убежала? Разве я сказал бы «нет», если бы они пришли сюда попросить твоей руки как цивилизованные люди?
По тому, как Февзие отвела глаза, он понял, что она думает: «Да, конечно, ты сказал бы „нет“!»
– Мы были так счастливы здесь, – сказал Мевлют. – Теперь у меня никого не осталось.
Февзие обняла его; Мевлют с трудом сдерживал слезы. Теперь никто не будет ждать его возвращения по вечерам. Когда ему снилось, что он бежит от преследовавших его собак по кипарисовой роще, и он просыпался в поту посреди ночи, то дыхание его спящих дочерей утешало его. Больше этого не повторится.
Боязнь одиночества вынудила Мевлюта устроить жесткий торг. Войдя в раж, он заставил будущего зятя поклясться честью, что Февзие окончит не только школу, но и университет. Ту ночь Февзие провела в доме Мевлюта. Он был рад, что она проявила благоразумие до того, как все вышло из-под контроля, хотя и не мог удержаться – постоянно напоминал дочери о том, что она разбила его сердце своим побегом.
– Ты тоже убежал с мамой! – ответила Февзие.
– Твоя мать никогда бы не поступила так, как ты, – сказал Мевлют.