Мокрое сердце

Носоленко Вадим

Дождь за окном — не просто осадки, а метафора этого неуютного мира 2047-го года — оставлял на стекле кислотные следы, словно слезы больного общества. Елена вспомнила лицо Лаврова, когда он говорил о своих новых ощущениях: эта смесь восторга первооткрывателя и детского испуга перед неизведанным. Так смотрят люди, перешагнувшие невидимую черту между привычным и непостижимым.

— Доктор Воронина, вас вызывают в третью палату, — прервал ее размышления голос медсестры через интерком.

— Иду, — ответила Елена, закрывая карту.

Направляясь

по коридору, она снова вернулась к мыслям об Альберте Харистове. Она помогала ему, доверяла ему, даже восхищалась его гением…, но никогда по-настоящему не знала его. Он был для нее как древний манускрипт на полузабытом языке — она улавливала общий смысл, но многие слова оставались непереведенными.

Что ты на самом деле делаешь, Альберт? Какую игру ведешь?

Елена помнила первую операцию с нанокровью как болезненно яркий сон. Тогда все казалось ясным: экспериментальное лечение, шанс для безнадежного пациента, риск ради возможного спасения. Но сейчас, когда она видела результаты — не просто исцеление, но трансформацию — границы между лечением и чем-то иным размывались, как контуры предметов в утреннем тумане.

Три дня спустя, после очередного визита «доктора Верникова», Елена заметила нечто странное. Крошечную деталь, почти незаметную для обычного наблюдателя, но кричащую для ее натренированного взгляда.

Когда Альберт, все еще в образе пожилого консультанта, проверял реакцию зрачков Лаврова, его собственные глаза на долю секунды изменились — в них мелькнул металлический блеск, неестественный отсвет, как от хирургического инструмента под яркой лампой. Затем все вернулось к норме, но этот момент отпечатался в сознании Елены.

После ухода «консультанта» она подошла к Лаврову.

— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросила она, присаживаясь рядом с его кроватью.

— Как человек, читающий книгу, в которой с каждой страницей появляются новые слова на неизвестном языке, — ответил Андрей с той особой задумчивостью, которая появилась у него после лечения. — И эти слова постепенно начинают обретать смысл.

Елена кивнула, осторожно выбирая слова:

— А доктор Верников… какие впечатления он на вас производит?

Лавров улыбнулся — не губами, а глазами, с тем особым пониманием, которое было за гранью обычной проницательности.

— Вы знаете ответ, доктор Воронина. Вы видели это сегодня, разве нет? Тот самый блеск в глазах, — он говорил тихо, так, чтобы агент ГКМБ в углу палаты не услышал. — Он такой же, как я. Только… дальше по пути.

Эта фраза — «дальше по пути» — засела в сознании Елены, как заноза, которую невозможно игнорировать. По какому пути? И куда он ведет?

В ту ночь она не пошла домой. Вместо этого она спустилась в подвальный архив больницы — царство пыли, забвения и бумажных историй болезней, которые система здравоохранения еще не удосужилась оцифровать. Здесь, среди пожелтевших страниц, Елена надеялась найти ответы.

Она начала с личного дела Альберта Харистова. Его официальная история

была как экспозиция хорошо структурированного романа: блестящее начало, взлет, драматический поворот — отказ оперировать высокопоставленного чиновника ради спасения ребенка, последовавшее падение. Но между строк этой истории таились пробелы, эллипсисы, умолчания.

Затем она нашла то, что искала — медицинские записи самого Альберта после его «аварии». Официальный диагноз: множественные травмы, разрыв аорты, тяжелая контузия миокарда… состояние критическое, прогноз неблагоприятный. А потом — пустота. Никаких записей о лечении, никаких подробностей операции, никаких объяснений чудесного восстановления. Только сухая запись о выписке несколько дней спустя, подписанная врачом, которого никто никогда не видел.

«Он использовал нанокровь на себе», — озарение пришло как вспышка света во тьме. «Он был первым. Пациент ноль. И результаты…»

Вспомнилась их первая встреча после его возвращения в больницу. Та особая внимательность, с которой он осматривал пациентов, та сверхъестественная способность диагностировать заболевания с одного взгляда. Его раздражительность, изменения в поведении, неестественно быстрые рефлексы. Все складывалось в картину, которую она не хотела, но должна была увидеть.

В два часа ночи Елена покинула архив с новой целью. Она должна была узнать больше не только о нанокрови, но и о её происхождении. О проекте «Феникс», о докторе Тайгаеве, о тайнах, скрывающихся за фасадом медицинского эксперимента.

Ее кабинет превратился в исследовательскую лабораторию. На стенах — распечатки, схемы, фотографии, заметки, соединенные красными нитями, как в детективных фильмах. Неврологические данные Лаврова, старые публикации Альберта по кардиорегенерации, фрагменты информации о Саяне Тайгаеве, вырезки из скудных сообщений о закрытии военно-медицинских проектов.

Она работала как археолог, бережно раскапывающий артефакты прошлого, слой за слоем снимая напластования лжи и секретности. И чем глубже она копала, тем более тревожными становились ее находки.

Однажды вечером, когда она изучала старые медицинские журналы в поисках упоминаний о ранних работах Тайгаева, ее личный коммуникатор подал сигнал — зашифрованное сообщение от Альберта в образе доктора Верникова.

«Будь осторожна. За тобой следят. Не доверяй больничным сетям. Уничтожь всё, что собрала.»

Елена замерла, ощущая на себе невидимый взгляд. Не просто наблюдение — препарирование, анализ каждого ее движения, каждого запроса в сеть, каждого шага в расследовании.

Поддавшись внезапному импульсу, она подошла к окну и посмотрела на парковку больницы. Среди редких автомобилей выделялся черный внедорожник без опознавательных знаков. В нем сидели два человека, их силуэты едва различимы за тонированными стеклами. Но даже с расстояния она чувствовала — они смотрят именно на ее окно.