Молодость
Шрифт:
Глава тридцать девятая
Клепников сошел с крыльца и двинулся по направлению к лугам. Его догнал Гагарин.
Гагарин был предупредительно вежлив с ним, деловит и официален. Он старался не выказать своего превосходства в военных знаниях; напротив, всячески поднимал в глазах окружающих престиж «командующего». Каждый раз, обращаясь к Клепикову, щелкал шпорами, козырял, и в его густом баритоне звучало хорошо сыгранное подобострастие.
— Разрешите… Ваше мнение, Николай Петрович?..
У Клепикова с Гагариным
Догнав Клепикова, Гагарин рассказал ему о чистокровных биркинских лошадях. Он удивлялся, каким образом хозяин сумел уберечь эдакое добро от большевистской реквизиции.
— Представьте, Николай Петрович, пять лошадей, и одна другой лучше. Разные масти, разные породы. Увидите — и ваша кавалерийская натура не выдержит. Но расстанетесь, — подмигнул он улыбаясь.
Клепиков уловил какую-то принужденность в словах Гагарина, что-то скрытое, недосказанное…
В следующую минуту все разъяснилось. — Нам ведь, Николай Петрович, тоже не обойтись без коней… Впрочем, я сомневаюсь, что они у хозяина собственного завода. Старик-то известный конокрад.
И, взяв Клепикова под руку, Гагарин мягко, но настойчиво, повернул его к конюшням.
«У господина полковника чердак работает», — подумал Клепиков.
— Теперь у нас нет иного выхода, Николай Петрович, — сказал Гагарин тихо, — как просить немцев нарушить демаркационную линию…
— Немцев?.
— А разве Блюмкин стрелял в Мирбаха не с той же целью? Дорогой мой, надо смотреть действительности в лицо! Мы ставим на карту свою жизнь и нуждаемся в существенной помощи. С биркиными да мясоедовыми много не навоюешь. Только кайзеровский штык в настоящий момент страшен большевикам!
Пока ходили за хозяином, чтобы открыть лошадей, Гагарин доказал Клепикову необходимость послать гонца в район Льгова для связи с оккупантами. Впрочем, Клепиков и не думал сопротивляться. Он лишь хотел заранее учесть, не грозит ли ему приход немцев умалением престижа главы повстанческой армии, облаченного неограниченной властью?
Биркин, позвякивая ключиками и суетясь, охотно впустил гостей в полутемную конюшню.
Золотисто-рыжий поджарый жеребец рванулся к двери, раскидав в стороны огнистую гриву.
Биркин с гордостью провел ладонью по спине коня.
— Ну-ну! — прикрикнул он. — Игрун! Я те поиграю, бездельник!
— Верно, хорош конь, — похвалил Клепиков, облюбовывая его себе под седло.
— Нет, вы постойте… Сичас, сичас. — Биркин побежал к следующему стойлу. — Буяна… Буяна моего поглядите!
Огромный вороной жеребец повернул голову и посмотрел на людей темным глазом (на другой навалилась черная копна гривы).
— Этот один пушку повезет, — ликовал Биркин.
— Повезет!
Посмотрели двух кобылиц, одну темно-гнедую, другую пегую, точно зебра. У Клепикова от пегой даже в глазах зарябило.
Во двор вывели высокого жеребчика серой масти, которого хозяин объезжал. У жеребчика
— Запрягайте, — распорядился он и пошел к тарантасу. — Не угодно ли, Николай Петрович, ветерком подышать? Лихая скотина у меня… У-у!
Жеребчик порывался бежать, но два сильных работника держали его, как на цепном причале. Легкая сбруйка лоснилась свежей смазкой и подогнана была образцово.
Один из работников, что постарше, усмехнулся в бороду, когда хозяин попробовал потник, седелку, копыта и, удовлетворенный, сел в тарантас.
— Бросай, ребята! — крикнул старик, почувствовав возле себя Клепикова. И едва те отскочили, натянул зеленые шерстяные вожжи, тронул размашистой рысью.
— Ты, голубь голубой, не горячись, — толковал дорогой Биркин. — Дело надо обойти со всех сторон, ощупать, а потом ломать. В Москве-то обожглись…
— Вот именно! — подхватил Клепиков. — А в Москве были головы! Спиридонова, Прошьян, Комков, Карелин, Саблин…
— Головы копеечные, — перебил Биркин, — чего греха таить? Недорого за них заплатила Антанта… Клепиков внимательно посмотрел на старика. — Откуда у тебя эти сведения?
— Ленин сказал. Мы шепчемся, а Ленин со всей Россией говорит. Не с той ноги там пустились в пляс эти самые послы-заговорщики… Что они расплантовали, почему двадцать три города решили поднять? Поднимать нужно деревню! Мужик — на земле главный козырь!
И уже не лебезя, а каким-то поучающим тоном Биркин начал объяснять мужицкую душу, чем ее взять и почему до сих пор у Клепикова нет армии.
— Кровь ты им покажи, Николаша! От крови всякий взбесится!..
Проехали высокий строевой осинник, и Клепиков осмотрелся с отвесного обрыва. Под кручей журчал ручей. За ручьем стлалась низина, скошенная и вновь заросшая отавой. Там расположился повстанческий лагерь. Люди, лошади и повозки чернели густой сыпью на зеленом теле земли.
Мятежники уезжали и приезжали, никого не спрашивая. На дорогах клубилась пыль. С треском валились деревья в полыхающие костры. Визжала свинья под ножом раздобытчика-дезертира, слышались крики, брань, надсадные звуки гармошки.
Над всем этим скопищем кружилось в надежде поживы воронье.
Клепиков побледнел и отвернулся. Такую ли армию мечтал он вести в город?
Биркин уловил его настроение.
— Ничего, Николай Петрович, протрезвятся. Без дела стоят…
У самой дороги отдыхали только что прибывшие из различных деревень кулаки. Они смотрели на пьяную армию высокомерно, со стороны, не одобряя этого дикого разгула и не возмущаясь.
Клепиков узнал среди них двух сыновей Афанасия Емельяныча—толстомордого Ваньку и молчаливого Петрака. Тут же сидел военнопленный Франц, которого Ванька и Петрак привели с собой, согласно клепиковскому приказу.