Молох
Шрифт:
– Да… Это так мило, когда вы говорите… мило и нежно, словно детский лепет. Ну, а я, разве я не делаю успехов во французском языке?
– Вы говорите теперь не так плохо, как прежде. Это благодаря мне!
– А не господину доктору?
– Нет, только благодари мне одной. Брат слишком церемонится с вами! А знаешь, Волк, – обратилась ко мне Грета, меняя тему, – там, в Фазаньем павильоне, целая куча знамен и выстроена эстрада, обитая красным бархатом с золотом. Статуя, закрытая коленкоровым покрывалом, похожа на сахарную голову. Все это ужасно уродливо. Не правда
Макс скорчил гримаску: критическое отношение Греты к изяществу вкуса и роскоши замка огорчало его. Он ограничился уклончивым ответом:
– Местность там очень красива. Прелестные деревья и домик такой славненький… Батюшки, всадник!
Мы насторожились. Действительно, стук копыт и позвякивание амуниции давали знать о приближении верхового. На первом перекрестке мы увидели графа Марбаха. Макс сейчас же выпустил мою руку и зашагал военным шагом. Его лицо приняло выражение недоверчивой скрытности, которое я встретил у него по прибытии в замок. Граф Марбах остановил в десяти шагах от нас лошадь и крикнул:
– Ваше высочество!
Макс походным шагом подошел к графу, не отпуская ладони рук от каскетки.
– Соблаговолите, ваше высочество, принять командование отрядом, который назначен сегодня для воинских почестей памятнику! – сказал граф. – Это – воля его высочества!
Макс не шелохнулся, только мускулы щек у него слегка запрыгали. Майор кивком головы отпустил его. Проезжая мимо меня с Гретой, Марбах с аффектированной сердечностью поклонился нам.
Вернувшись ко мне, Макс сначала помолчал немного, а потом сказал:
– Он знает, что я не хотел командовать на этом параде, и отец позволил мне оставаться обыкновенным зрителем на эстраде… Но Марбах хочет досадить мне и вам, потому что сегодня день Седана. Когда я буду владетельным принцем, в Ротберге не будет дня Седана. Ну, а его, Марбаха… Если только можно будет, я брошу его в тюрьму и уморю там медленной смертью!
Глаза Макса блеснули при этом таким диким огнем, что я невольно подумал:
«Мой послушный, кроткий ученик все же происходит по прямой линии от Гюнтера!»
Мы дошли до Фазаньего павильона. Со времени самой Комболь, должно быть, ни единый фазан не обитал в фазаннике, и сторож его прозаически воспитывал там домашнюю птицу для нужд стола принца. Но само место было действительно прелестным, и Грета была права: просто жалко было видеть этот очаровательный уголок обезображенным флагами кричащих цветов, красной эстрадой, коленкоровым чехлом памятника и временными ларьками, сооруженными на этот случай Граусом. Сам павильон был декорирован лавровыми деревьями, окаймлявшими окна зеленой стеной.
В одном из этих окон я увидел что-то белое. Мое сердце нежно затрепетало.
«Принц-философ ровно ничего не понимает в этом, – подумал я. – Я люблю… любим… как это хорошо!» Оставив обоих детей гоняться друг за другом по аллеям, я ускорил шаги по направлению к дому. Из круглого вестибюля узенькая винтовая лестница вела наверх, где, опираясь на балюстраду, меня ждала принцесса.
Как только я поднялся наверх, Эльза утащила меня в ближайший полутемный коридор
– Если хотите, пойдемте осмотрим театр, – пролепетала Эльза, отодвигаясь от меня. – Наверное, вы не видали его? Ведь этот домик так редко отпирают.
– Очень благодарен вам, – отозвался я. – Говорят, что здесь очень интересно.
Казалось бы, что естественным результатом этого обмена мнениями было направиться к театру, но мы снова укрылись в одном из темных уголков, и только отзвуки голосов Макса и Греты, игравших около домика, привели нас к сознанию действительности.
– Пойдемте, – сказала принцесса, – вот сюда!..
Она направилась по узенькому коридору, шедшему вдоль линии фасада. Я шел следом за нею, любуясь ее парижским светлым платьем и шляпой-бержеркой.
«Я отлично чувствую, – думал я, – что ради этого светлого платья и бержерки мне предстоит пуститься на окончательно сумасшедший шаг. Но, обожаемая принцесса, как красноречивы ваши губки, когда вы не пользуетесь ими для разговора!»
И я поторопился добраться до сцены, так как надеялся, что там не будет недостатка в темных уголках.
Я не ошибся: на миниатюрной сцене нашлись два отличных темных уголка. Когда каждый из них был добросовестно использован, мы осмотрели уборные артистов, театральный зал и направились по противоположному коридору в апартаменты Комболь. Там было очень светло, да и вообще комнаты Комболь были очаровательны тем духом эпохи, которым они были проникнуты.
Особенно уютным был будуар артистки. Там было много кушеток и канапе, стены были усеяны зеркалами, а на камине серого мрамора высился прелестный портрет Комболь. У артистки были круглое розовое личико, маленькие карие глаза, великолепные темные волосы и пышная фигура; Я с чувством симпатии смотрел на свою соотечественницу, которая, как и я, вкусила в этой ссылке любовь. Вдруг я заметил около камина хлыст с рукояткой в виде золотого, усеянного гирляндами яблока.
– Это – хлыст принца Эрнста, – пояснила мне принцесса. – Что ему было нужно здесь? Просто понять не могу! А вот отсюда, с этой кушетки, – продолжала она, показывая мне на кушетку, стоявшую у окна, – отсюда вы можете наблюдать за церемонией!
Я так был тронут наивностью, сказавшейся в первой половине фразы принцессы, что почувствовал непреодолимое желание сказать ей что-либо приятное.
– Милая принцесса, – произнес я, – благоволите принять нижеследующее признание от вашего верноподданного: еще никогда вы не казались ему такой хорошенькой, как сегодня! И пусть официальная часть предстоящей церемонии тяготит меня – мне достаточно будет только взглянуть на вас, чтобы забыть обо всем!
Она покраснела, словно девочка, которая выслушивает первый комплимент в жизни. Напрасно пытаясь найти слова ответа, она сказала, в конце концов: