Молох
Шрифт:
Тем не менее, через полчаса Грета должна была сознаться, что сцена, где играли марионетки, не была лишена величия. Анфилада громадных парадных апартаментов, старинная ценная мебель и величественный вид придворных лакеев производили свое впечатление.
Приглашенные стоя ожидали в салоне принцессы, пока позовут к обеду. Принцесса сейчас же взяла за руку мою сестренку и представила ее сначала госпоже Дронтгейм, жене министра полиции, тяжелой особе с квадратным подбородком и жирным бюстом, на котором, словно на дряблой подушке, покоилось колье из больших жемчужин; потом Эльза повела Грету к сестре министра, Фредерике (или более фамильярно – Фрике), хорошенькой
В тот момент, когда я приветствовал принца, он разговаривал около окна с министром и майором. Даже если бы я не слышал доносившихся до меня слов из их разговора вроде «канцлер», «гарнизон», «социализм», по одному выражению их лиц я понял бы, что они говорят о ротбергской политике. Чтобы не смущать их, я пошел отыскивать Макса, но тот, пожав мне руку, отправился занимать Грету. Придворный интендант граф Липавский, жирное лицо которого дергалось от сдержанной веселости, сказал мне вполголоса:
– Дорогой доктор, сегодня из-за вас пришлось перевернуть вверх дном весь этикет! Вы сидите по левую руку от принцессы, это – честь, воздаваемая вашему прекрасному отечеству. Здесь, в Ротберге, мы становимся отчаянными франкофилами… – Он увлек меня в сторону под предлогом желания показать мне грандиозное панно, изображающее битву под Лейпцигом, и продолжал: – Заметили ли вы, в каких растрепанных чувствах находятся наши великие дипломаты? Сегодня вечером от канцлера получена большая шифрованная телеграмма. Я догадался, что нашим властям предписывается подыскать подходящие квартиры для расквартирования прусской пехоты, ну, а наш гарнизон отправляют в Эльзас-Лотарингию. Граф Марбах повержен. Министр полиции провел весь день в догадках, что бы сделал Талейран в подобном случае. Что же касается принца, то он полон антипрусским настроением и готов чувствовать себя, по крайней мере, социалистом. Я просто удивляюсь, что доктор Циммерман еще не выпущен из своей темницы и не принимает участия в сегодняшнем обеде… Однако поспешите предложить руку супруге министра полиции, а если вы по французской манере вздумаете поязыкоблудствовать с нею, то говорите погромче, потому что эта милая дама туговата на ухо.
Обе половинки дверей салона распахнулись, и старик-лакей с видом посланника провозгласил, что кушать подано.
Марбах не мог удержаться от гримасы, когда увидал, что я сажусь рядом (слева) с принцессой. По правую руку ее сидел министр. В виде компенсации майору предоставили место слева от Фрики, фаворитки. Слева от меня сидел граф Липавский. Отпрыск Оттомара Великого восседал справа от министра, который в свою очередь сидел по правую руку от принца. Грету поместили между майором и принцем Максом.
В начале обед отличался зеленой скукой. Метрдотели молчаливо сервировали блюда. Стол, сверкавший серебром и хрусталем в лучах электрических огней, казался совсем маленьким в этом громадном украшенном оленьими рогами зале. В то время как министр объяснял принцессе Эльзе процессуальную сторону уголовного суда над Молохом, придворный интендант говорил мне своим бесцветным голосом:
– Нравится вам, как украшен этот зал? Что касается меня, то, не будь я старым холостяком, эти оленьи рога привели бы меня в отчаяние! Но владетельные принцы Ротберг-Штейнахские всегда отличались любовью к рогам, как декоративному
– Господин интендант, ваша эрудиция ставит в тупик мое невежество, – сказал я, чтобы избежать обсуждения супружеских несчастий принцев Ротберг-Штейнахских.
Интендант был и в самом деле очень образованным человеком, но образованность не шла у него рука об руку с деликатностью: он не щадил меня этими намеками на сущность благоволения ко мне принцессы. Как раз в этот момент я почувствовал, как чья-то массивная нога нежно легла на мою туфлю: это принцесса пожелала немного отвлечься от скучных объяснений министра. Я хотел принять самый беззаботный вид, но тут глаза Греты встретились с моими, и я невольно покраснел, как будто чистый взгляд этого ребенка мог видеть, что делается под столом.
– Чтобы полк прусской пехоты стоял в Ротберге, – возмущался в это время принц, – чтобы пруссаков было здесь больше, чем ротбержцев!.. Никогда! Скорее я отправлюсь в Берлин к самому императору…
– Но их можно бы поместить за городом, – заметил майор.
– Не желаю! – воскликнул принц. – Не желаю, чтобы здесь был военный начальник, имеющий больше власти, чем я. Хотел бы я знать, какой враг нашего дома представил канцлеру все дело этого Циммермана в виде важной анархистской манифестации, компрометирующей безопасность моих владений и требующей военного подкрепления!
Граф Липавский воспользовался тем, что метрдотель наливал нам вина, и сказал:
– Наш дорогой принц забывает, что это сделал он сам в своей телеграмме, оповещавшей о случае на празднике Седана!
Я не поддерживал разговора.
Тогда Липавский, переменив тему, спросил:
– Как вы думаете, виновен ли доктор Циммерман?
– Абсолютно нет! – ответил я, стараясь осторожно высвободить свою ногу от пожатий принцессы.
– И я тоже не верю в его виновность… На мой взгляд, все это – женские штучки. Ведь майор – не только невыносимый фат, а еще страшный бабник вдобавок! Вот какой-нибудь муж и подложил петарду в задок его экипажа и…
Принцесса обернулась ко мне и прервала наш разговор:
– Я получила прошение от госпожи Циммерман, – сказала она. – Профессорша хотела бы навестить мужа в тюрьме. Мне кажется, что ее желание вполне законно. Ну, а потом, – шепотом прибавила она, – этого хотели вы, значит, так должно быть. Довольны ли вы, что сидите слева от меня?
Последняя фраза далеко не обозначала: «Рады ли вы, что сидите рядом со мной». Нет, ее смысл был: «Гордитесь ли вы тем, что вас посадили на почетное место?» И я подумал: «Через месяц мы станем анонимной парочкой, бороздящей Европу вдоль и поперек; неужели и тогда мне будут давать чувствовать всю честь сидеть рядом с моей сообщницей?» – и мое плебейское сердце возмутилось…