Молох
Шрифт:
Я стал наблюдать за Гретой. Она вела очень оживленный разговор с Максом, и можно было подумать даже, что она журила его. Я заметил, что он что-то порывисто ответил ей, после чего она замолчала и, видимо, надулась.
К концу обеда настроение несколько оживилось. Принц и майор стали разливаться в надменных патриотических речах, говоря о призвании Германии править народами. Вольберг рассказывала о своих предках. Интендант между строк язвил над всем и всеми, тогда как нога Эльзы нежно пожимала мою туфлю. Только супруга министра полиции в молчании занималась уничтожением подаваемых блюд.
У принца Отто создалась привычка уводить после таких обедов приглашенных мужчин в курилку. Так было и в данном случае. Но когда все мы собрались там, принц, лично выбрав для меня сигару (что заставило графа
– Мне нужно поговорить с вами, господин Дюбер. Пожалуйста, пройдемте в мой кабинет!
Мы тотчас вышли из столовой.
В кабинете принц Отто сказал мне:
– Вы знаете, месье Дюбер, как я уважаю вас. Вы думаете, как француз, я – как немец, это вполне естественно… Я думаю, что вы не имеете причин жаловаться на то, как с вами обращаются здесь? Я всегда приказываю, чтобы в этом отношении соблюдались величайшее внимание и уважение…
– О, в таком случае вашему высочеству повинуются как нельзя лучше! – ответил я.
– Вот я и хочу поговорить с вами, как… как с другом; Все это циммермановское дело становится просто смешным. Министр полиции, который орлиной зоркостью не отличается, не может найти точные улики против доктора. Ничего, кроме предположений! Теперь установлено, что в день празднования Седана Циммерман вышел из дома с гербарием, как и всегда. Он оставил этот гербарий в каретном сарае Фазаньего Павильона по предложению маленького Ганса, молочного брата принца Макса, а затем зашел за ним, после того как его согнали с трибуны. Следовательно, надо предположить, что у него в гербарии было небольшое количество сесилита, как он назвал изобретенное им взрывчатое вещество, и что под влиянием раздражения он сунул петарду в ящик на задке коляски майора. Заметьте, что самую оболочку бомбы не удалось найти! Правда, нашли осколок медной трубки и обрывки листового цинка. Но как раз утром в этот день из таких трубок пробовали действие фейерверочных составов, назначенных для дня Седана… Значит, остается предположить, что Циммерма воспользовался взрывчатым веществом, известным лишь ему одному и способным развить при самом незначительном количестве адскую разрушительную силу. Разве он не говорил сам о часовом стеклышке? Вот на чем обосновывается обвинение. Какого вы мнения об этом?
– Я думаю, ваше высочество, что очень много невинных пострадало от несравненно менее веских улик.
– Так вы думаете, что доктор не виноват? Но пусть же он защищается, животное! Судебный следователь не может вытянуть у него ни слова, от адвоката он тоже отказывается. Мы вынуждены ограничиваться предположениями. А в то же время сатирические журналы Мюнхена и Берлина высмеивают то, что они называют «ротбергской петардой». Видели ли вы последний номер «Симплициссимуса»? Там изображают меня бегущим с обнаженной шашкой за мальчишками, которые забавляются елочными хлопушками! А «Форвертс» уверяет, что все это покушение было организовано мной и министром! Эта фурия-докторша, которая казалась такой безобидной, пока муж был около нее, просто взбесилась, когда мы посадили его в тюрьму. Она наводняет своими писаниями все немецкие газеты, подняла на ноги всю так называемую интеллигенцию: один протест подписывается в Мюнхене, другой в Дрездене, и нет такого писаки по копейке за строку, который не уверял бы, что я – палач и что в Ротберге хуже, чем в России. Берлин пользуется всем этим для того, чтобы отменить все привилегии, которыми Ротберг издавна пользуется. В конце концов, ожидается депутация из Вены, состоящая из учеников доктора Циммермана, забубённых голов и пьяниц, которые только спугнут жильцов Люфткурорта своими манерами и песенками… Ах, проклят тот день, когда этот старый дурак Циммерман ступил на мою территорию! Я оказывал ему всяческое внимание, а он грубо отмахивался от меня. Он поносил империю, а я удовольствовался тем, что приказал согнать его с трибуны… Возможно, что он хотел просто подстроить майору школьническую шутку… Я послушался голоса общественного мнения и приказал арестовать Циммермана: ему очень удобно в тюрьме, потому что это – вовсе не какая-нибудь ужасающая злая яма, как уверяют господа интеллигенты… И из-за него я попал в смешное положение, меня высмеивают, меня оскорбляют! С меня довольно! Все равно,
Принц встал и резким движением бросил сигару в камин. Встал и я, думая, как скоро оправдалось предсказание Молоха: идея, которую хотели убить, сама убивает своих врагов.
– Что же вы скажете на все это? – спросил принц, останавливаясь предо мной.
– Ваше высочество, я жду ваших приказаний!
Он пожал плечами.
– Моих приказаний, моих приказаний! Разве я могу давать вам приказания… этого рода, по крайней мере! Я обращаюсь к вам не как к преподавателю моего сына, а как к джентльмену… Жена Циммермана хочет, чтобы допустили ее свидание с мужем? Ну что же, я согласен. Но я ставлю условием, чтобы первоначально вы одни сходили к этому старому безумцу и представили ему в надлежащем свете то затруднительное положение, в которое он ставит меня, отказываясь защищаться. Раз у него имеются доказательства его невиновности, так почему ему не представить их нам? Неужели он воображает, что я хочу судить невиновного?
– Ваше высочество, – ответил я, подумав, – прежде всего, позвольте поблагодарить вас за разрешение друзьям и родным навещать профессора Циммермана. Завтра же я повидаюсь с узником. Разумеется, я навещу его, как друга: мне не к чему вмешиваться в судебное следствие. Но я скажу ему о ваших милостивых намерениях и… все, что он уполномочит меня передать вам из нашего с ним разговора, я сообщу вам.
– Отлично! Отлично! – сказал принц, лицо которого просветлело. – Спасибо вам! Я уверен, что вы извлечете все, что нужно, из этого посещения.
Он протянул мне руку и крепко пожал мою. Я видел, что он взволнован…
«В конце концов, – подумал я, – он – порядочный человек и только притворяется тигром!»
В дверь постучались. Вошел старый лакей и доложил с низким поклоном:
– Ее высочество владетельная принцесса приказали сообщить вашему высочеству, что ее высочество на террасе с прекрасными дамами, и что ее высочество просит господ мужчин присоединиться к прекрасным дамам.
– Хорошо, хорошо! – сказал принц. – Будем галантны! Не надо забывать прекрасный пол… Еще сигарку, месье Дюбер? Нет? Отлично, идем!
Он фамильярно обнял меня за плечи и вышел, таким образом, со мной в курилку, что вызвало явное недовольство министра и майора. Мне показалось, что даже Липавский был несколько недоволен этим, потому что он успел шепнуть мне:
– Черт возьми, да вы в милости! Вы избрали отличный путь! Ведь ваши предки когда-то покорили всю Европу только благодаря тому, что начали с покорения женских сердец!
Терраса, где нас ожидали «прекрасные дамы», представляла собою обширную песчаную площадку, обставленную апельсиновыми деревьями и расположенную около замка. Она возвышалась над отвесным обрывом, который вел к Роте. Туда можно было пройти стеклянной галереей, представлявшей собою одновременно и зимний сад, и биллиардную.
Когда мы вышли на террасу, была уже глубокая тьма; редкие звезды мигали среди неподвижно нависших тяжелых туч. Электрические лампочки, подвязанные к апельсиновым деревьям, бросали яркий свет на садовые кресла, на которых сидели дамы; но свет этих ламп рассеивался уже в двух шагах, поглощаемый жадной тьмой. Наше появление было встречено обычными шуточками насчет страсти мужчин уединяться и невозможности женщинам обойтись без них… Принцесса вскоре отвела меня в сторону.
– Пойдемте сюда, – сказала она, – посмотрим на обрыв: ночью это так страшно! – А когда мы отошли на несколько шагов, она прибавила: – Ведь вы должны знать, что здесь это принято… Все разбегаются по сторонам. Принц подхватил эту язву Фрику и удаляется с нею в парк!
Тоненький силуэт Фрики, сопровождаемой массивным силуэтом принца Отто, уже скрывался в темной мгле, окутывавшей террасу. За столом, где были поставлены напитки и стаканы, остались теперь супруга министра полиции, в полусне занимавшаяся пищеварением, майор с министром, горячо разговаривавшие о чем-то, и успевшие помириться Макс и Грета.
Не заботясь о том, что за нами будут следить, Эльза повела меня в сторону, противоположную той, куда скрылся принц с Фрикой. Здесь было так темно, что мы не видели даже лица друг друга, и я с трудом различал белое платье принцессы и шарф, наброшенный на ее плечи.