Молоко волчицы
Шрифт:
– Хотите, я помогу вам, составлю каталог с указанием стиля, материала, назначения здания?
– Премного обяжете, - ответил Антон, - архивы сгорели, и я в отчаянии.
Они присели на горячую от солнца каменную скамью, и Невзорова рассказала станичнику о лечебнице.
Тяжесть здания колоссальная - в земле скрыто столько же, сколько возвышается над землей. Она сама видела траншеи фундамента, куда при закладке бросали бутылки шампанского, - бутылки рвались, как мины, и в канаве вскипел поток драгоценной пены. По замыслу архитектора,
Кариатиды могучими спинами поддерживают своды главного зала. Купол искусно сделанный фонарь: солнце, дробясь о цветные стекла, рассеивает поэтический замковый свет - так и кажется, выйдут сейчас в чинном менуэте принцессы и их галантные кавалеры.
В роскошных глазурованных кабинах лечились сильные мира сего. Минеральные воды, грязи, массаж. Буфет, библиотека, биллиардная. Статуи, картины, цветы, зеркала.
В цокольном этаже одушевлялась римская идея рабства. Низкие арки, под которыми можно пробраться лишь ползком, мрачные грязевые цехи. Черные котлы, трубы, холод, бетон и сырость - удел рабов.
Верхний этаж соединялся с нижним посредством сложных, запутанных переходов, и, таким образом, бархат, шелк, кружевные пеньюары и надушенные бороды прочно отделялись от арестантских халатов рабов и резиновых штанов рабынь. Рабская аристократия двулика - вот статуя: угодливость наверху, жестокость внизу.
Исполинские утесы лечебницы должны были стоять незыблемо, не тронутые временем, как общественный строй государства господ и рабов.
Комендант молчал, и художница спросила:
– Каким образом будут взрывать такую махину?
– Для чего?
– не понял комендант.
– Я слышала, что все старые аристократические здания будут снесены как ненавистные народу и даже сроют старые железные дороги!
– Чепуха!
– рассмеялся комендант.
– Теперь здесь станет лечиться простой народ, рабочие и крестьяне. Идемте, я намерен нынче описать еще "Орлиное гнездо".
Невзорова встала и тотчас села опять:
– Голова закружилась.
– Вы больны?
– Нет, сижу на пище святого Антония - корки, вода и мечты. Отдала последние деньги казаку Есаулову за мешковину для холстов.
– Я поставлю вас на паек, но будете писать плакаты.
– Хорошо, - согласилась она.
Покраснев, он достал из кармана шинели завернутый в газету кусок материнского пирога с сыром - и от художницы осталась жалкая, голодная женщина. Он заметил блеснувшие в ее глазах слезинки.
– Как вкусно! Пойдемте ко мне - у меня есть осьмушка настоящего чая, правда, вместо сахара сушеный кизил.
– Благодарю, только от стола.
– Правда, мне неудобно, я съела ваш обед.
– Хорошо, идемте пить чай, сахар у меня есть, извините, что сразу не предложил его вам.
Они прошли по пустым
– Помню, как мальчишками мы заглядывали к вам в окна, и вот неисповедимы пути человеческие - я здесь в гостях.
Дом будто разграблен. На полу битый хрусталь. Том французской энциклопедии на куче золы. Копия картины Рубенса, разорванная клинком. От нахолодавших стен веет одиночеством, запустением, смертью.
Они посмотрели друг другу в глаза.
Вдруг оглушила странная, подводная тишина. Комната-греза, необыкновенной высоты, шестигранная, темно-синяя, как дворцы Азии. Стиснутое медью цветное готическое стекло потолка-крыши. За ним шумят осыпающиеся деревья. Чистое небо заволакивалось древним туманом. Еще дрожат солнечные блики на церемонном стуле и письменном без ножки столе из разноцветных пород дерева - вместо ножки подложены кирпичи. Бронзовая богиня-подсвечник с огарком. Следы подков на запыленном паркете с мотивом дубового венка, военной награды греков.
Исхудавшая, обносившаяся хозяйка принесла поднос - палитру с чайником и двумя стаканами. Комендант снова смутился и благодарил художницу прочувствованным поклоном, как офицеры кланялись в былые времена дамам. Она сделала ответный книксен, взявшись пальцами за мятую ситцевую юбку.
– Нравится эта комната?
– спросила она, разливая чай.
– Да... Какие мечты тут приходят!
– Тут хорошо писались элегии, стансы, любовные послания - и особенно в этот, послеполуденный час...
Он потянулся за стаканом и заметил, что в руке у него сургуч и печать. Она сделала вид, что не замечает этой неловкости, и он убрал атрибуты своего чина.
После чая она показала ему свои работы, а он думал, удобно ли быть в гостях у бывшей барыни. В середине выставки она сказала:
– Постойте так минутку...
Большим карандашом Невзорова быстро, уверенно набросала рисунок "Гунны во дворцах". На рисунке комнату заменил зал лечебницы с кариатидами, богиня-подсвечник оказалась поверженной, а за спиной Антона в скифском малахае художница изобразила горбоносую конскую морду. Вместо стеклянной крыши над грядущим гунном - бесконечная Батыева дорога. Млечный Путь.
– Хотите, я напишу это маслом, если найдете краски. Приходите ко мне в свободное время. А сейчас прощайте - я должна работать.
О портрете, но в парадной форме, Антон мечтал еще юнкером и завидовал брату Александру, которого Невзорова написала в мантии, с звездным глобусом в руках. Потом мечта эта отлетела в кровавых буднях войны.
Свободного времени не было. Он приходил ночами. Она писала его при свечах. Свечи Антон брал на складе. У Невзоровой жил соловей. Просыпаясь от света, он невнятно щелкал. И в сердце не знавшего ласки Антона вскипало горючее пение.