Море ясности
Шрифт:
— Уйдешь, — усмехнулся главврач.
Он сидел за своим столом и читал какие-то инструкции, напечатанные на папиросной бумаге. И Валя отлично видела, что читает он без интереса, потому что она мешает ему. И, наверное, он обдумывает: как бы выгнать эту девчонку из кабинета.
— Ты уйдешь? — спросил он.
— Нет.
Он еще почитал и снова спросил:
— Долго ты еще будешь сидеть?
— Пока не примете, — ответила Валя. — До конца войны.
Она сидела на диване и мило улыбалась. Она видела, что этот большой, строгий человек отлично понимает, какая
Надо ему доказать, что она не такая. Если уж ей нельзя воевать, то позвольте хоть здесь, в глубоком тылу, отдать все силы для победы над врагом.
Конечно, она не произносила таких пышных слов. Она просто так думала. Но ведь у главврача есть и другие дела, и, кроме того, у него есть нервы. Сколько можно смотреть, как на диване сидит худенькая, загорелая девчонка и болтает коричневыми, в белых царапинах, ногами.
Он сказал:
— Я вот сейчас позвоню в твою школу.
— Пожалуйста, — с готовностью согласилась Валя, и в ее глазах заиграли какие-то торжествующие огоньки, — пожалуйста, позвоните. Телефон 33–15.
— Вот и позвоню, — пригрозил главврач и снял трубку.
Застрекотал телефонный диск. Валя рассеянно разглядывала пол.
— Что ты меня разыгрываешь? Это номер моего телефона. Вот этого.
Валя с улыбкой подтвердила:
— Правильно. Это и была до войны наша школа. А здесь был кабинет директора. И вот на этом диване я сто раз сидела. А сейчас мы учимся в чужой школе в третью смену. Телефона там нет.
Он сделал такое лицо, словно у него вдруг заболели зубы, и закричал:
— Ну, марш отсюда!
Валя улыбнулась и не сделала ни одного движения.
Тогда главврач позвал какую-то тетку в белом халате. Выслушав приказ главврача, она сказала «есть», и не успела Валя оглянуться, как оказалась в полутемном коридорчике.
Потом каждый раз, когда главврач выходил из кабинета или возвращался в него, он обязательно натыкался на нее. По блеску ее глаз и зубов он догадывался, что она улыбается. Он больше не звал могучую тетку в белом халате. Наверное, ему было совестно, что он, здоровый, пожилой мужчина, полковник, не может справиться с девчонкой, которая, судя по всему, могла бы быть его самой младшей дочерью. А может быть, он именно и вспомнил о своих дочерях.
Она не смеялась над ним. Ее улыбка, он это видел, не была насмешливой. Но ему от этого не становилось легче.
Девчонка высидела на подоконнике до поздних летних сумерек.
Вечером главврач вышел в коридорчик и, не говоря ни слова, сунул ей в руки кусок хлеба с маслом. Немеркнущая ее улыбка вспыхнула с новой силой.
— Спасибо, — прошептала Валя.
— Черт знает что такое!.. — прошипел главврач, скрываясь в своем кабинете.
Валя съела хлеб и задремала на подоконнике. Ее разбудила та самая тетка, которая днем так ловко выставила ее из кабинета. Валя привычно улыбнулась и подумала: «Это мне снится». А тетка теплой рукой обняла ее, и они вместе поплыли по ласковым облакам.
— Где
Валя плыла и думала: «Какие сны бывают хорошие».
Потом, как и полагается во сне, все исчезло в теплом тумане. Но когда она проснулась, то оказалось: все произошло на самом деле и Михаил Васильевич — главный врач — уже приказал зачислить ее санитаркой в пятую палату. Все мечты сбылись, как во сне.
Пятая палата считалась самой легкой. Здесь лежали выздоравливающие. И отсюда вели две дороги: на фронт или, в случае полной негодности, в тыл.
Конечно, Валю, как самую младшую, все начали учить уму-разуму. Особенно старались санитарки. Все они были пожилые, и, наверное, им казалось, что их работа здесь самая сложная и что такая девчонка может только все напутать, если за ней не уследишь.
Все это Валя перенесла. Тоненьким голоском она послушно повторяла:
— Хорошо, тетя Маша, так все и сделаю, тетя Маша.
А сама думала: «Ох, как вы все надоели со своими советами». Но все терпела, не показывала своего строптивого характера, боялась, что ее могут выгнать из госпиталя. А сама между тем выглядывала ту дорожку, которая привела бы ее — несовершеннолетнюю девчонку — прямехонько на фронт.
Но боялась она напрасно. Скоро все увидели, какая она ловкая и понятливая и с какой любовью относится к Делу.
5
Раненые называли ее дочкой и сестренкой: это смотря по тому, сколько лет было им самим.
Лейтенант Михаил Снежков называл ее просто по имени. Он лежал в пятой палате дольше всех. Перед самой выпиской у него вдруг началось нагноение.
Он был художник и на фронт попал сразу по окончании художественного училища. Лежа на своей постели, он целыми днями рисовал в альбоме, который Валя принесла ему из дома. Все врачи, сестры и санитарки, все товарищи по палате получили от него свои портреты.
Получила и Валя. Михаил нарисовал ее цветными карандашами и написал внизу: «Любимая сестра Валя».
Она принесла портрет домой и кнопками приколола его над своей кроватью. Как-то ночью, вернувшись из госпиталя, увидела, что портрет висит в красивой рамке, под стеклом. Отец постарался.
Когда Снежков уезжал на фронт. Валя пошла его провожать на вокзал.
Ей шел уже шестнадцатый год, но она, маленькая и смуглая, все еще казалась девчонкой, а ей очень хотелось казаться взрослой и сильной девушкой.
Она попросила:
— Дай мне твой мешок, я понесу.
Мешок был очень легкий. Валя несла его на одном плече.
Михаил, посмеиваясь, тихо сказал:
— Взял бы я тебя вместе с мешком и понес. Валя обиделась и заносчиво ответила:
— Как это у тебя получилось бы — не знаю. А я так сколько перетаскала на носилках.
Но тут же взяла себя в руки. Дура. Провожает человека на войну, на смерть, может быть, и еще гордится перед ним.
Она взяла его под руку:
— Может быть, и тебя тащила, на носилках. На второй этаж.