Морской волкодав
Шрифт:
– Вот уж не ожидал такого.
Яхта подходила все ближе и ближе к покачивающемуся на волнах катеру. Ученый теперь мог отчетливо рассмотреть людей, которые были на палубе. Его внимание привлек молодой парень в белых кроссовках, широких штанах-трубах с огромными боковыми карманами, цветастой байке с капюшоном и вязаной кепкой на голове, из-под которой выпадали на плечи дреды. Он стоял, широко расставив ноги. Одной рукой мажор обнимал высокую блондинку с внешностью фотомодели, а другой сжимал вытянутое горлышко бутылки из-под виски, в которой плескался светло-коричневый горячительный напиток.
Известного
– Эй, мен! – размахивая бутылкой и гремя золотой цепухой на шее, крикнул с палубы Лигалайф. – Сматывай удочки и плыви со своим тазиком куда подальше. Я буду снимать здесь зачетный клип, – прозвучало уже по-русски.
Но ученый молчал, словно язык проглотил. Последний раз живую русскую речь он слышал в аэропорту, когда улетал из Москвы. С того момента его окружал только английский язык, ведь генерал Хаутауэр и его окружение тщательнейшим образом не только сменили ему имя, фамилию и биографию, но и «оберегали» ученого от контактов с иностранцами, а особенно русскими.
– Кажется, этот америкос не въезжает, – обратился к своему продюсеру Тима Лигалайф, – объясни ему. А то по-английски я только с матом могу.
Продюсер, розовощекий толстячок с наушником хэнд-фри в правом ухе, принялся растолковывать Бауману, что тот должен отсюда уплыть, так как сейчас здесь начнутся съемки клипа. Но ученый даже не смотрел в его сторону. Он с интересом разглядывал рэпера и вертящуюся вокруг него змеей блондинку.
– Кажись, он и по-английски не понимает, – Тима швырнул за борт недопитую бутылку и оттолкнул от себя девушку, перегнулся через леер, словно хотел перепрыгнуть на борт катера. – Ты, чмо, фак, да я тебя бл... – понеслась российско-английская солянка мата.
Тут нервы уже не выдержали и у ученого. В нем словно щелкнул генетический тумблер – он вновь ощутил себя русским, от мозга до кости.
– А не пошел бы ты нах... – смакуя каждое слово, послал в известное место рэпера Михаил Бауман.
– Чего ты сказал?
Лигалайф осекся, пошатнулся в пьяном угаре, но тут же выпрямился. Его густые брови поползли под козырек кепки, а на лице заиграла идиотская ухмылка.
– Повторить? – прищурился Бауман.
– Смотри ты, земляк! – громко выкрикнул рэпер. – Респект, уважуха, чувак, – рэпер топырил и гнул пальцы, изображая неизвестные ученому символы молодежной субкультуры, – это меняет дело. Теперь ты мой гость. Мои девочки – твои девочки. Мой вискарь – твой вискарь. Моя яхта – твоя яхта. Сейчас мы с тобой раскурим «трубку мира», и все будет чики-пуки. Подымайся к нам! Вот только кое-что выгрузим на берег.
Бауман колебался, настолько неожиданно прозвучало приглашение.
«А почему бы и нет? – наконец решил он. – Распрощаться с соплеменниками я всегда успею».
– Немного попозже. А так, я не против.
Глава 20
Америка
Худощавый и коренастый афроамериканцы, убедившись, что Бауман надолго расположился в бухте, выбрали место неподалеку от его стоянки.
Под вековыми елями уже зеленела утепленная палатка, перед ней торжественно высилась стальная чаша жаровни для барбекю. Но темнокожие мужчины явно не были заядлыми туристами – любителями северных красот. Весь запас угля, а это всего два пакета, был израсходован еще до приезда ученого. Они элементарно им грелись у жаровни и дремали. Вот теперь одному из них и пришлось отправиться в лес.
Коренастый ходил меж деревьев с небольшим топориком и высматривал валежник. Как у всякого, выросшего в Соединенных Штатах, у него рука не поднималась срубить даже засохшее деревце. Они для него просто не существовали. Каждый раз, когда темнокожий турист нагибался, из разреза теплого овечьего джемпера выскальзывал золотой мусульманский полумесяц на толстой золотой же цепочке. Он вместо того, чтобы застегнуть «молнию» под самый подбородок, каждый раз бережно заправлял символ своей религии.
Именно так, оба афроамериканца были недавно обращенными мусульманами – вполне модное для сегодняшней Америки явление. Эмиссары Алькаиды с Ближнего Востока вовсю старались обратить в Штатах темнокожих, а если везло, то и белых, в свою религию. Ну, а потом, когда человек приходил в одну из мечетей, к нему присматривались. И если новообращенный подходил, то с ним начинали вести «воспитательную» работу, склоняя к мусульманскому фундаментализму.
Коренастый, как умел, поломал собранные ветви, где ногами, где руками – о колено. Толстые нарубил на пеньке. Подхватил охапку на руки и, тяжело дыша, направился к стоянке. Палатка еще не просматривалась из-за густых зарослей, но было понятно: возле нее происходит что-то неладное. Слышался какой-то непонятный топот, легкие звуки ударов и возгласы. Коренастый подобрался поближе и выглянул из-за ствола дерева. И тут же раздосадованно сплюнул. Тревога оказалась напрасной.
Оказывается, его худощавый друг, которого он оставил в палатке спящим, уже не только пробудился, но и успел кое-что сделать.
К стволу стройной елки он умудрился привязать скрученное из тонкого ствола орешника кольцо, наподобие баскетбольного. И теперь увлеченно забрасывал в него ярко-оранжевый мяч, бегал с ним по поляне. Перемещался стремительно, так, словно лавировал среди членов команды противника.
– Ты что, Джо, вконец спятил? – Коренастый бросил дрова на мох возле чаши для барбекю.
– Никогда больше не называй меня Джо, – не прерывая игры с самим собой, отозвался худощавый, – ты же знаешь, что мое новое имя – Мухаммед.
– Хорошо, Мухаммед, – примирительно отозвался коренастый, – тебе не кажется, что ведешь ты себя слишком шумно?
– Я просто поддерживаю себя в форме. Я же не один из этих белых, которые травят себя спиртным, тяжелыми наркотиками.
– Мог бы и пробежку утреннюю совершить, – коренастый внутренне «закипал», но опыт ему подсказывал, что если тебе предстоит провести с напарником еще несколько дней, то лучше с ним не ссориться.