Московский Ришелье. Федор Никитич

Наполова Таисия Тарасовна

Но, видимо, ещё долго томила мнительного Иоанна мысль, что в его расправах над людьми увидят опасения за прочность своего престола. Оттого и посадил на Москве царём касимовского хана, крещёного татарина Симеона Бекбулатовича, и венчал его царским венцом, а себя называл Иваном Московским и жил на Петровке как простой боярин.

Между тем казни в Москве продолжались, только отныне именем нового царя Симеона. Желание укрыть свои кровавые дела за его спиной было не последним в решении Иоанна временно сложить с себя царство.

Никто не верил, что Иоанн, назвавший себя Иваном Московским, удалился от державных дел, и оттого

он был особенно страшен людям своей новой личиной. Фёдор видел, что отец его стал тревожно-задумчив. После новгородской резни и казней в Москве Фёдор заметно повзрослел. Он ещё больше вытянулся, отросли усы, закурчавилась борода. Он стал сдержаннее в ответах и всё больше походил на Никиту Романовича: так же усердно следовал обычаям своей среды, был твёрд в исполнении задуманного и хорошо знал Священное Писание. Но была ещё в нём юношеская неопределённость и горячность нрава, и горячность эта пугала отца. Любое неосторожное слово могло погубить Фёдора, как погубило оно князя Старицкого.

Никита Романович понимал, что паче всего сыну надобно беречься от ближников-шептунов. Или не они навели беду на опального князя? Страсти — вот что выдаёт человека, — страсти! Сын его запальчив, и не в меру. Более того — прямодушен. Там, где самое пекло, — туда и норовит. Кто надоумил его после Пскова искать встречи с родичами княгини Старицкой и говорить с ними о деле новгородского владыки Пимена, вызвавшего гнев государя? И кто тянул его за язык и заставлял рассказывать о новгородских казнях?

Никита Романович решил призвать сына в кабинет. Как остеречь его, когда он как конь без узды? И страха не ведает. Надо бы попугать сына, что словом дерзким и неосторожным он может досадить царевичу Ивану и навредить ему.

Когда, однако, Фёдор вошёл в кабинет, отец, залюбовавшись красивым сыном, забыл заранее подготовленные слова и вместо них сказал другие:

— Садись на креслице, Федюня, да послушай родительского совета: избегай ныне думать о делах державных, а то ненароком услышат тебя любители составлять ведомости [12] с умыслом хитрым.

12

Ведомости — сведения, известия, роспись на бумаге, именной список чего-либо.

Фёдор склонил голову, всем видом выражая понимание. Никита Романович продолжал:

— Успеть бы свои дела справить. Васятка приболел, надо бы пойти к царю на поклон, чтобы дал своего лекаря. Думаю взять тебя с собою. А ты приготовь для царя Ивана слово доброе.

— Не отослал бы он тебя к царю Симеону. Ужели пойдёшь? — спросил Фёдор.

Никита Романович погрустнел и, помолчав, заметил:

— Отнесись, Фёдор, с должным пониманием к делам и случаям, кои тебе не изменить, и склоняйся перед силой, кою тебе не одолеть.

Глаза Фёдора насмешливо сощурились.

— Коли так дела пойдут, скоро нам придётся кланяться Бориске.

— Упаси боже! — воскликнул Никита Романович. — Допустит ли сие царевич Иван?

Оба некоторое время молчали.

— Сын мой, — продолжал Никита Романович, — Господь сподобил тебя быть в приближении у царевича Ивана. Ныне он в гневе на Годунова. Думал ли ты, как остеречь царевича от оплошки? Гневаясь на Годунова,

ведает ли он об его силе? Бориска стерпит его возмущение и этим терпением возьмёт силу над ним. У кого ещё есть такое терпение — сносить недостатки людей и знать им точную цену!

«Это так, — подумал Фёдор, — в Бориске, видно, сам дьявол сидит и помогает ему».

— И знаешь, чем одолеть Бориску? — говорил Никита Романович. — Так же терпеливо сносить его.

— Ну уж нет!

— Жалею, сын мой, что не научил тебя разумению улаживать дела спорные.

— Кошка никогда не пойдёт против силы.

— А что в том худого?

ГЛАВА 16

ЦАРЬ ИЗВОЛИТ ШУТИТЬ

Ближайшее время показало, что москвитяне напрасно тешили себя надеждой, что после возвращения из кровавого похода на Новгород царь станет искать тишины и спокойствия. Жизнь омрачили новгородские сыскные дела. Казни продолжались. А в довершение этих бед на Москву с огромным войском пришёл хан Девлет-Гирей. Позже будут говорить, что это было отмщение москвитянам за кровь Великого Новгорода. Татары пришли под Москву 24 мая 1571 года, в день Вознесения, и зажгли предместья. Был сильный ветер, пожар за три часа истребил деревянную громаду Москвы, уцелел лишь Кремль, погибло великое множество людей. Как и в Новгороде, числа погибших никто не знал. Одни сгорели, другие в бессмысленной давке во время бегства через дальние ворота так стеснили друг друга, что пришлось в три ряда идти по головам находящихся внизу. В страхе и пагубном беспорядке люди давили друг друга. Много пропало людей именитых, князей и княгинь, дворян и бояр. Трупы запрудили Москву-реку. Пришлось отрядить стрельцов, чтобы баграми спускать тела по воде.

Что делал в это время царь? Он приближался к Москве со своим войском, когда она была сожжена. Но Девлет-Гирей, видимо, был ещё нерешительнее его, если не стал брать Москву, ограничившись угрожающей грамотой, которую послал царю: «Жгу и пустошу всё из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величество Божие. Я пришёл на тебя, город твой сжёг, хотел венца твоего и головы; но ты не пришёл и против нас не стал, а ещё хвалишься, что-де я московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты пришёл против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать — не надобно; желание наше — Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал».

Однако навстречу хану приблизилось русское войско. Благодаря стойкости московских воевод на берегах Лопасни и личному мужеству князя Михаила Ивановича Воротынского хан вернулся за Оку и, переменив тон, пошёл на мировую с Иоанном.

Тем временем Москва вновь поднялась из руин и пожаров, как и в былые годы. Снова сияли первозданной чистотой её светлые купола.

Терпеливые русские привыкли быстро залечивать раны. Благодатное лето вернуло многим погорельцам понесённые убытки. Московские леса на сотни километров были богаты ценной пушниной. Иностранцы охотно покупали русских соболей, лисиц, белок. Им были по нраву и шубы на медвежьем меху. В московских речках добывали жемчуг. В цене была и искусная чеканка по металлу.