Мост через Жальпе (Новеллы и повести)

Апутис Юозас

Откуда-то сверху, с башни замка, в туман проникали блеклые лучи, по-видимому, единственный человек в замке был жив и что-то делал. Может, он держал в руке топор и собирался пойти за дровами, а потом разжечь костер и сжечь трупы, решив назавтра уйти или сжечь самого себя.

Человек прислушался. Ни звука. Вода молчит, камыш на берегу озера движется без шелеста, не соприкасаясь.

Забыв обо всем, он на цыпочках подкрался к стене замка и стал ощупывать ее камни. Коснувшись одного, рука застывала на другом камне, неизъяснимая дрожь струились из камней в его тело. Мысленно он пытался докопаться до стародавних времен, вспомнил своих родителей, поднимал из могил дедов и прадедов, мыслью проникал в глубь веков, пока не заблудился, пока

историю не поглотили мрак и неизвестность.

На том берегу озера раздалось громогласное карканье, черная тень пролетела над замком, растягиваясь по кругу, приводя в движение воздух и камыш. Вороны каркали страшно, они были разгневаны, может, не хотели улетать с деревьев, а кто-то напугал их — нарочно или нечаянно — и они, сделав круг в сером тумане, разбудив замок и деревья соседнего острова, снова уселись на прежнее место. Было их несметное множество, даже сквозь серый туман можно разглядеть их на верхушках деревьев, — черную волнистую шапку, а вглядевшись еще лучше, можно различить и серые стволы деревьев, и все вместе — деревья и воронье на их верхушках — было похоже на гриб атомного взрыва.

Сгорбившись, не отнимая руки от стены, он медленно двигался дальше, не упуская из виду свет на башне и думая, что там, на башне, может, и не сторож, а девушка, которую разлучили с любимым. Или заперлись они оба, но почему так неосторожны и не задувают свечу? Эта мысль обожгла его, ведь человек ни к чему так не чувствителен, как к любви.

Что бы он сделал, если бы оказался сейчас рядом с ней, на высокой замковой башне замка? Какое бы решение принял? Рывком открыть дверь башни, выйти обоим на двор, показаться людям, а потом вместе умереть? Показать всем, что любовь — то же самое, что намеренно избранная и осознанная смерть?

Замок покинул с грустью, думая о том, что из нашей эпохи останется на месте замков для грядущего времени, что столетия спустя заставит дрожащими пальцами трогать обыкновенный камень? Что заставит верить в материально неосязаемую истину, которую передали озерам эти острова, камни замка? Подумав, понял, что наши дни грядущим столетиям не оставят таких магических камней.

«Мы расщеплены, как атом, — размышлял он. — Мы не категоричны, каждое наше действие и любая работа — всего лишь мгновенный всплеск. Мы не способны надолго привязаться к одной вещи, к одной правде, мы моральные, духовные угри, поэтому не способны пережить ни великой трагедии, ни большой радости», — размышлял он, волоча ноги по деревянному мосту, все больше удаляясь от замка, который уже окружили кромешный мрак, туман и прощальное настроение.

— Что мы оставим? — почти вслух спросил себя человек, оборачиваясь на замок и его тусклый таинственный огонек. — Что поставим на ваше место, замшелые камни замка? Что поставим мы, пингвины духа, летающие в аппаратах, не боящихся космической пыли? Еще долго будем разглагольствовать о проблемах, искать малейшей соломинки, уцепившись за которую, мы оправдали бы свою хищность; усевшись за столы, будем орать песни о суете своей, будем болтать о былых временах, и не сможем понять самой обыкновенной, воспетой в старинных песнях девушки или матушки, проводившей любимого или сына на войну и годами живущей ожиданием близкого человека. Говорим, что ничего об этом не знаем, говорим, что так мы себе это представляем, а на самом деле все было иначе? Ладно, пускай будет наша правда, послушаем лучше песню, в которой провозглашаются замысловатая банальность и фальшь наших переживаний!..

Он заторопился, словно желая прогнать нахлынувшую тоску и отчаянье, быстро зашагал по тропинке второго острова, свернул через мост к фонарям, а потом по черному шоссе направился по берегу озера в поле.

Замедлив шаг, то и дело скользил по грязному шоссе, машины фарами выхватывали его из мрака и объезжали. В какой-то миг показалось, что этой туманной ноябрьской ночью он чужой и лишний на шоссе, что надо бы свернуть с дороги и… идти прямо к глубине. Почувствовал,

что странно и смешно вышагивать по грязи, направляясь неизвестно куда, просто неудобно ходить пешком, когда все летят, торопятся, рассекают фарами сумрачные поля, рубят сосны, разрезают воду озер. Но он все шел — глупо и смешно, а точнее — демонстрируя кому-то свою враждебность к расщепленному, неосмысленному движению, ложной материальной энергии, безумию. В какой-то миг он свернул с шоссе, направляясь к другому озеру, вода которого безмолвствовала, окруженная кустами и сосняками. Он прислушался к молчащей воде, потом подумал о рыбах, улегшихся на дне озера, рассмеялся, когда подумал, видят его сейчас рыбы или нет, что они думают о человеке и сооруженном им замке, есть ли в глубине пращуры, кормившие рыбьим мясом мужчин, женщин замка и самого князя, девушку на башне? Кто может сказать, какие перемены с того исторического времени пережили рыбы и как они, живые и симпатичные глубинные твари, относятся к своей жизни?

Он прошел уже примерно половину своей ежевечерней дороги; как и раньше, брел медленно, и один шофер не выдержал: подъехал на машине к нему, притормозил, высунул было руку, может, даже собирался шлепнуть его по плечу, однако не шлепнул, газанул и умчался, мигая левым поворотом. Человек так и не понял, чего хотел шофер — то ли его разъярили спокойствие и медлительность, то ли хотел подвезти, может, ему показалось, что пешеходу предстоит далекий и трудный путь, ведь так медленно он шел. «А если и так, то, может, столь редкая человечность среди дней и ночей, издерганных безумием движения, и окажется тем камнем, к осколкам которого с плачем когда-нибудь прильнет человек?» — подумал он и печально усмехнулся. Нет, наверное, нет, притормозив, шофер явно понял, что с таким не стоит связываться; как ни крути, лицо выдает человека.

Другое открывшееся взору озеро было продолговатым, вода чуть-чуть отличалась по цвету от тумана, на той стороне виднелись размытые фонари, его снова обожгла мысль, что прямо по воде летит к нему поезд и везет любимого человека, которого он ждал веками; сейчас ему вспомнилось лето, прошлое или позапрошлое, когда там, на том конце озера, он жил, купался, размышлял, на крохотный крючок поймал рыбешку и потом отпустил ее. Теперь ему захотелось узнать, какой величины эта рыба сейчас, на каком она краю озера и что делает, что шепчет своими толстыми губами о человеке, который отпустил ее?

Когда он поднимался по черной дороге на холм, вдруг ударили мощные фары, они медленно приближались, а поскольку в тумане трудно было определить, далеко эти фары или близко, человек, не долго думая, отскочил на обочину и едва не свалился с откоса. Слепящие фары остановились, он увидел громоздкую машину и снова вышел на черный асфальт — печальный, с опущенными руками, одинокий и бессильный. Казалось, что фары хотят просветить его насквозь, но свет только подвесил стоящего человека на своих лучах, разметал во все стороны и швырнул на асфальт, на осеннюю траву, рассыпал на сосновых ветках. На мгновенье накатил непонятный страх — ослепленный светом, опустив руки, стоял он перед огромной машиной, которая ненавидела его, злобно хрюкала и могла раздавить. Секунду спустя, когда глаза немного привыкли к свету, он увидел за рулем шофера — осанистого и гордого, а из другой дверцы выскочил на шоссе человек. В руке он держал большой фонарь, который не включал, хватало фар машины.

— Привет! — сказал он, словно давным-давно был с ним знаком.

Человек, который ждал, чтобы по воде приехал поездом близкий человек, все еще стоял, опустив руки.

— Чего тут бродишь и чего ищешь? — спросил человек, выскочивший из машины, почему-то рассердившись и приближаясь к нему. Одинокий же в этот миг почему-то заметил не того, что на шоссе, а другого, осанисто сидящего за рулем, поскольку тот вздрогнул, кажется, собираясь открыть дверцу.

— Иду своей дорогой! Что вам еще угодно знать? — членораздельно спросил он дрожащим голосом.