Мой труп
Шрифт:
– Невозможно, - согласился «хороший парень».
– Ну не слепая же ты. Все, абсолютно все знали об этом.
– Не верю! Я не могла не заметить! А почему, собственно, нет?
Если уж я не заметила, как распался Союз и республика, в которой я жила, стала отдельной страной. Если Костя три года не замечал, что я люблю его, объясняя все мои поступки иначе. Если мои друзья продолжали безмятежно играть в «поддавки», не замечая, что по моим рукам течет кровь… Если одиннадцать лет я не замечала свою жизнь!
Чем мне так не нравилась жизнь? Она так
Что я знала о своем дедушке? Что он любил меня. Раз бабушка Люся попыталась сказать: «Знаешь, вообще-то твой дед был тот еще…» Я резко оборвала ее: «Не смей говорить о дедушке плохо!»
Мы не желаем знать о них больше!
Я навесила на Андрея всего две бирки. Их было достаточно, чтобы спать с ним, не боясь влюбиться в него, наслаждаясь безопасной поверхностностью наших отношений. Достаточно, чтобы испытывать к нему бездумно-рассеянную нежность. Мужчина общественного пользования. Первый и последний мужчина, заметивший шрам на моей руке.
У меня было много мужчин. Слишком много. И все они не замечали меня. Они клялись мне в любви - и не замечали меня. Они залазили ко мне на балкон - и не замечали меня. Они бросали меня - и не замечали… Сколько столетий мы проговорили с Костей? Наши часы можно сложить в годы, наши письма можно подшить в трехтомный роман, наши телефонные счета можно подбить в круглую сумму, равную неплохому начальному капиталу… Зачем все это было? Чтоб однажды понять, насколько он не знает меня. Не замечает меня. Не хочет замечать меня настоящей!
Неужели я точно так же не замечала Андрея?
– Я не верю, - сказала я.
– Он был просто бабником. Я была для него только подружкой. Ты хоть знаешь, как мы познакомились с ним?
«Считай, что ты его оплатила!»
«Презерватив не нашел, зато нашел визитку…»
– Он говорил, что ты относишься к нему несерьезно, - Женя устало отвернулся. Мне показалось, он просто устал ненавидеть меня.
– Если бы он любил меня, он бы сказал мне об этом.
– Он говорил… Он собирался сказать это вчера… Правда?
Или неправда?
«Ты жадный труп отвергнутого мира, / К живой земле прикованный судьбой, / Мы, связанные бунтом и борьбой…» Как это можно было еще объяснить?
Как угодно. Включая готовность разделить мою любовь к красоте Байкового кладбища и не исключая завуалированного предложения закрепить нашу связь в ЗАГСе. И я предпочла объяснить это так.
«Не отдавай меня никому» - как это можно еще объяснить?
Как угодно, включая
И я предпочла объяснить это так!
– Я не верю. Я не верю! Ты врешь. Ты делаешь это специально. Ты все понял не так. Это ложь. Потому что если это правда, мне точно придется покончить с собой. Но это неправда!
Я попалила себя. Женя мог бы спросить: «Зачем тебе кончать с собой, если Андрей жив и по-прежнему любит тебя?» Но я слишком часто произносила свою самоубийственную присказку, и он отреагировал на нее рефлекторно:
– Не смей. Андрей убьет меня, если я позволю тебе…
Но я не воспользовалась мелькнувшей лазейкой.
– Он не убьет тебя, потому что он мертв. Я нашла утром труп в холодильнике. Я боялась, боялась… вы все говорили, что он был со мной. Но его не было. Он умер. Он мертв. Это конец. Все кончено. Это конец.
Впервые я осознала это. Я только что потеряла единственного, кто мог бы сказать мне правду. О смерти. О любви. Но я не собиралась верить в это. Я собиралась построить из своего неверия домик из камня, как мудрый поросенок Наф-Наф. И никто не двинет меня с места! Я не верю. Я верю, что Женя верит в свои слова. Но он ошибается. Он идеализирует друга. Он не единственный. Он ничем не лучше других. Почему я должна верить ему? И даже если Андрей любил меня, кто сказал, что он любил меня? Расстояние - лучший стимул для лжи. За пять лет размышлений мой бывший муж успел так детально придумать меня, что два года отказывался давать мне развод.
Андрей не любил меня! Не меня! Никого не любил!
Наверное, я сказала Жене, что Андрей мертв лишь для того, чтобы он наконец замолчал и перестал кричать мне о любви.
И он замолчал…
Прошло тысячу лет, и пришло утро. Мы курили на балконе, и я пыталась принять - «он хороший парень». В кои-то веки кто-то соответствует своей эпитафии, и надпись на памятнике исчерпывающе характеризует его.
За ночь Женя постарел и осунулся. Он плакал. Даже тогда, когда уже закончились слезы и остались изнуряющие, рвотные спазмы в груди. Он бегал по квартире и бил стены ногами, кулаками. Он сбил в кровь костяшки пальцев правой руки.
Я перевязала его, а он не отдал меня милиции. Он согласился со мной:
– На тебя подумают в первую очередь. Мы все считали, что он с тобой…
– Почему ты поверил мне?
– У тебя не было ни малейшей причины убивать его. Он любил тебя. Признанье в любви - не повод для убийства.
– Думаешь, милиция тоже подумает так?
– Не думаю.
– Женя чуть заметно качнул головой.
– Мы все, абсолютно все думали, что он остался с тобой… живой. Живым. Он и был бы живым, если б остался с тобой. Если бы ты впустила его!