Моя судьба. История Любви
Шрифт:
Перед моим мысленным взором проносились незабываемые картины: мы жили с Тино по-соседству и я часто бывала у него. Я грелась у его семейного очага, ведь своего у меня не было. Казалось, что могло быть общего между домом каменотеса Матье и домом миллиардера Росси? Но общее было. Тино тоже родился в многодетной семье со скромным достатком, мы говорили на одном языке, с одинаковым акцентом. Я вспоминала его веселость, его удивительный дар имитатора; он с таким юмором подражал подражателю, который сам кому-то подражал! Я навсегда сохранила в памяти его советы — пожалуй, не менее ценные, чем советы Шевалье, — которые
— Я люблю публику, как женщину А ты должна любить ее, как своего единственного избранника.
Мы нередко участвовали вместе в телевизионных передачах; не скрою, мне очень нравилось, когда мы пели дуэтом. В нашем репертуаре были песни «Тревога», «Когда смотрю в твои глаза, Мария» и, конечно, «Милый рождественский дед». Но больше всего я любила петь для Тино в его доме свои новые песни. Когда он улыбался, я знала, что песня получилась. А он мне говорил почти те же слова, что и Морис Шевалье:
— Воспевай солнце и любовь — это самый лучший подарок, который ты можешь сделать людям. И пусть тебя не смущают угрюмые зрители, им-то больше всего и нужны такие песни!
В память о Морисе я храню соломенную шляпу.
Одну из его соломенных шляп. Он любил дарить их тем, кто пользовался его расположением.
Есть у меня и его книга «Восемьдесят лет», она живо напоминает мне о том, как мы вместе занимались зимним спортом. Морис отдыхал тогда на высокогорном курорте Гстаад, а я приехала туда для участия в гала-концерте.
— О, Джонни! Я совсем не знакома с зимними видами спорта! Нельзя ли задержаться здесь хотя бы дня на два? Я поучилась бы ходить на лыжах.
— И сломала б себе ногу, после чего пришлось бы отказаться от гастролей в Монреале, Нью-Йорке и Москве!
Я нахожу Мориса на снежной поляне.
— Нет, нет, нет, — говорит он. — Даже не мечтай о лыжах!
— До чего же красив снег!
— Да, Мими, он действительно красив. Окинь взглядом заснеженные горы! Мне было сорок семь лет, когда я впервые попал на горнолыжный курорт. А тебе лишь двадцать. Видишь, насколько ты меня обогнала!
Хотя я должна была пробыть здесь всего двое суток, мне купили полное «лыжное обмундирование». Увы, на лыжи я встала только для фотографов. Подбирая мне обувь, продавщица сказала:
— Какая маленькая ножка! Вам надо поискать лыжные ботинки в детской секции.
Потом она прибавила:
— Просто невероятно! Голос-то у вас такой сильный!
Морис со смехом заметил:
— Ты не перестаешь поражать окружающих!
После того как нас закончили фотографировать, мы немного погуляли на солнышке. Морис сказал, что рад передать мне свой опыт «старого бродячего певца».
И добавил:
— А ты мне обновляешь душу… Кстати, я недавно вернулся из Южной Африки. Там о тебе уже наслышаны!
— Но я там никогда не была.
— Зато были твои пластинки. Тебя знают и черные, и белые! Просто потрясающе! Теперь все происходит так быстро…
— О, погодите. Здесь так красиво! Хочу получить вашу фотографию и пошлю ее маме!
— А я впишу несколько строк в свой дневник.
Этот дневник — его книгу «Восемьдесят лет» — я получила восемь месяцев спустя. Дойдя до 264 страницы, я почувствовала, что краснею:
«В Гстааде я присутствовал на гала-концерте
Сколько свежести в этом юном существе! Сколько прелести, молодости, чистоты! Слушаешь ее — и будто пьешь воду из родника.
Под конец она исполнила песню „Я — „Яблоко“, и восхищенная публика потребовала, чтобы я вышел на сцену.
С помощью дюжего метрдотеля я взобрался на эстраду, взял Мирей под руку и обнял ее.
— Что мне сказать вам? — обратился я к залу.
Прежде всего, я поблагодарил собравшихся за теплый прием. Я говорил тихо, медленно, доверительно. Мне хотелось, чтобы зрители поняли: возможно, на небосводе французской песни возникает новая звезда, и она способна затмить тех певиц, которые ныне представляют нашу страну за ее рубежами. Перед нами хоть небольшой, но чистой воды бриллиант. Точно роза, распустилась она в гуще трудового люда Франции, воплотив в себе извечные его черты: приветливость, добросовестность, мужество, прямодушие, силу. Для меня она — символ нашего трехцветного флага. Мирей Матье — самый трогательный птенец в нашей артистической семье, и я благодарен судьбе за то, что она позволила мне узнать эту певицу.
Мы провели вместе несколько безмятежных дней в Гстааде: долгие прогулки, потом отдых, чтение, записи в дневнике, а вечером мы часок-другой смотрели, как наши соседи по гостинице танцуют под громкие звуки двух молодежных оркестров. Вчера вечером одна уже немолодая, но еще привлекательная и миловидная дама подошла к моему столику и на виду у всех пригласила меня на танец, как приглашают юную девушку. В зале в это время мало кто танцевал, оркестр заиграл „Луизу“, я был смущен и немного растерялся. Но затем встал, обнял за талию свою лукавую партнершу и прошелся с ней в ритме классического фокстрота 20-х годов. Нас проводили аплодисментами.
А накануне я танцевал с Мирей Матье, которая еще ни разу в жизни не танцевала в ресторане. Мы изобразили с ней какой-то немыслимый танец, насмешливо подражая молодым парочкам, извивающимся вокруг нас в современных ритмах. Словом, мы позабавились вволю.
После того как в газете „Франс-суар“ появилась вполне доброжелательная статья, где говорилось о дружеском романе, который начался между Мирей и мной, я получил по этому поводу анонимное письмо. Некая дама возмущалась все растущим шумом вокруг нашего „союза“ с Мирей. „Мне противно видеть, — пишет она, — как носится публика с этой дебютанткой и то, в какое смешное положение вы себя ставите. Вы, точно старый паяц, стремитесь любой ценой снискать себе скандальную известность. Умора да и только!“ — восклицает она в конце своего послания, брызгая ядовитой слюной…“»