Мрачные ноты
Шрифт:
— Так ли это?
Девушка смотрит на меня сквозь ресницы.
— Возможно, я даже лучше вас.
Желудок ухает вниз, когда она так возбуждающе улыбается.
— Давайте не будем увлекаться.
— Вы правы. — Она изучает свои пальцы на клавишах. — Мне нужно еще многому научиться. Но, благодаря великолепному учителю и его достаточному вниманию, я смогу выйти отсюда в конце года. Из Трема. Вот вся честность, которую я могу дать вам, мистер Марсо. — Она опускает руки на колени и смотрит на меня умоляющими глазами. — Если вы будете уделять слишком много внимания другим
Сейчас она признает, что мне вряд ли понравятся факты, которые я найду, когда буду рыться в ее истории. У меня нет намерения привлекать социальные службы, и ей не нужно знать о том, насколько я готов к расследованию, чтобы узнать о ней.
Но предпочитаю услышать ответ сначала от нее.
— Отвечайте на вопрос.
— Пожалуйста, я не могу.
Это все, что мне нужно. Соблазнительный звук ее мольбы одним придыханием — и она владеет каждым нервом моего тела. Я жажду услышать его, когда она будет стоять на коленях, освобождая меня от штанов, направляя к своему рту.
Держи себя в руках, придурок.
Понятно же, что она не скажет, кто использует ее. Но я выясню это.
— Ладно. — Указываю на фортепиано. — Сыграйте для меня.
Айвори поправляет сиденье, выскальзывает из поношенных туфель и кладет стопы на педали. Положив ладони на колени, она интересуется у меня.
— Барокко? Классика? Джаз?
— Удивите меня.
Она успокаивает свое дыхание, пока ее взгляд устремлен на клавиши. Кажется, будто поток спокойствия проходит через нее, когда Айвори расслабляется, а лицо смягчается. Затем, поднимая руки, наклоняя голову над клавишами, будь я проклят, ее пальцы кружат в воздухе. Исполнение концерта, который она выбрала, — чистое безумие, с высокой темповой сложностью и слишком большим количеством нот. «Исламей» Балакирева — одна из самых сложных каденций во всем классическом фортепианном репертуаре, и она исполняет ее как профессионал.
Айвори словно торнадо из ловких движений запястий, ожесточенных пальцев и раскачивающихся бедер. Ее подбородок колышется, голова дергается в такт сильным ударам, а выражение лица полностью сфокусированное. Но мой критический слух не упускает ее промахи. Когда она сильно ударяет по аккордам, ускоряясь слишком быстро, проигрывает все шестнадцать нот, как восьмые триоли.
Вот почему я не играю эту часть. Я освоил ее еще в колледже, но это же чертов кошмар. Трудность и неловкость в расположении пальцев, левая рука прыгает через правую, и последние восемь минут я весь в поту. Кроме того, я не поклонник классической интерпретации, что звучит иронично, поскольку занимаю место в симфоническом оркестре Луизианы.
Несмотря на минимальные ошибки Айвори, она блестяще манипулирует ритмом, следуя установленным правилам наряду со своими художественными убеждениями. В конце каждой музыкальной фразы я выдыхаю вместе с ней и наклоняюсь ближе, когда она ударяет по клавишам, полностью загипнотизированная взлетом и падением своих рук. Айвори вдыхает жизнь
Она заканчивает взмахом рук и тихонько вздыхает. Пот стекает капелькой вдоль линии волос, пока ее руки дрожат на коленях.
Проходит довольно много времени, прежде чем девушка прочищает горло, бросая на меня взгляд.
— Что скажете?
— Вы слишком тяжело тянете ноты. Ваше рубато грубое и быстрое. При исполнении вы допускаете слишком много ошибок.
Она кивает, опуская плечи.
— Это музыкальный инструмент, мисс Вестбрук. Не оружие. Вы создаете музыку, а не стреляете нотами по слушателям.
— Я знаю, — проговаривает она тихо. — Выступление — это искусство, которое я все еще... пытаюсь... — Подбородок Айвори дрожит, а слезы блестят в глазах, когда она отворачивается и шепчет себе под нос: «дерьмо».
Если ей нужен музыкальный инструктор, который только лишь хвалит, чтобы держать баланс между похвалой и критикой, то она не на того напоролась. Да, я мудак, и как сказал ей вчера вечером, я уважаю конструктивную обратную связь. Более того, я не закончил свою оценку.
Подходя к пианино, заставляю ее освободить место, чтобы присесть рядом. Она отскакивает к краю, сиденье едва держит нас двоих. Наши плечи, бедра и ноги соприкасаются неслучайно. Мне хочется, чтобы она прочувствовала каждую точку соприкосновения и доверилась этому чувству. Научилась доверять мне.
— Что я говорил по поводу нытья?
Выпрямляясь в плечах, Айвори смотрит впереди себя, отвечая тоненьким голоском:
— Прошу прощения. Я не знаю, почему... я немного выбита из колеи. Наверное, хотела, чтобы вы...
— Прекращайте болтать.
Она поджимает свои губы.
Я поворачиваюсь к ней лицом, и, находясь в подобном положении, полностью прижимаюсь к ней своим бедром. Исходящий от ее ноги жар просачивается сквозь меня, и, складывая руки на коленях, я едва сдерживаюсь, чтобы не протянуть руку и не поднять подол платья девушки.
— До колледжа я даже не пытался развивать навык игры «Исламея». И у меня не получалось играть его до конца последнего года обучения в аспирантуре.
Она сверкает на меня огромными, влажными глазами.
Обхватывая хрупкий изгиб подбородка девушки, провожу пальцем, чтобы поймать стекающую слезу.
— Немногим удается сыграть эту пьесу. На самом деле, Балакирев признался, что в его сочинении были пассажи, с которыми даже он не мог справиться.
Она льнет к моей руке, похоже, не подозревая, что таким образом проникает в мои слова.
— Ваша интерпретация необычайно страстная и потрясающая. — Прямо как ты. — Я тронут.
Дыхание Айвори учащается, когда вздымается ее грудь.
— О, господи, серьезно? Я... — Из ее глаз текут слезы, и она отклоняется, чтобы вытереть лицо. — Черт возьми, я не хнычу. Клянусь.
— Почему вы выбрали именно эту пьесу?
— Исламей?
— Да.
Она смотрит на меня с облегченной улыбкой.
— Владелец музыкального магазина, о котором я вам рассказывала, где я тренируюсь… Его зовут Стоджи и...