Мятеж
Шрифт:
А вечером синь.
От реки шел неломкий плотный туман, глыбами сырости и холодка обкладывая синеющие безогненные улицы. Туман шел с заливных лугов, растекшихся к дальним казачьим станицам: он оттуда мел на город этим диким безлюдьем. Город, истрепетавший весь день, заглушил днем и ночью пульсирующую электрическую станцию; по улицам словно прошелся пылесос, обсосавший тротуары, скверы, площади: все стало массивно, отряхнув налет праха, пыли; одичание и ужас поселились в массивах на
По углам белые хлопья воззваний:
БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.
Без ламп в окнах, без уличных фонарей.
– Не зажигай, пожалуйста, света: стрелять еще будут.
– Жутко, мамочка.
– Ничего, завтра утром все решится: казаки придут.
Кремль еще не затихает, в бульканье летучих митингов погружены тусклые расплывы керосиновых фонарей. Но по весне оттаивает снег: расходятся митинги. Расходятся по городу ночевать - городские из мобилизованных, их никто не задерживает: некому задерживать.
За россыпью освещенных окон, в консистории, офицеры удушаемые многолюдством, толпятся, докуривая папиросы. Полковник Преображенский сидит усталый, морщины текут по лицу на его старомодный мундир - смешно: при полном параде поблекнуть!
– он опустил голову, под редкими волосами, на которых остались еще следы редкого гребешка, светится слабый, мягкий человеческий череп. Полковник говорит хриплым рваным голосом:
– Господа офицеры! Ваши донесения я выслушал. Можете расходиться по домам...
Передохнув:
– Одну минуту подождите. Выслушал я... Слабо, господа офицеры. Организация никуда не годится. Это надо сказать прямо. Патрули на улицах есть?.. Я спрашиваю: есть? Капитан Солоимов!..
– Никак нет, Константин Григорьевич, послать некого.
– По домашнему. Плохо. Очень плохо. Нас можно взять голыми руками.
Покачал головой. Старик уже хотел распечь, но устал. "Хорошо бы остаться одному". С усилием он выпрямился, оглядел всех двумя яркими точками: очков.
– Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. Поздравляю вас с первой и основной победой, господа!
– Ур-ра.
Внизу, в Кремле враждебный шорох пополз с губ:
– Ишь, галдят! Рады!
– Откуда их столько набралось?
– Когда же большевиков расстреливать будут?
– Ночью. Дай отдохнуть. За часовней.
Часовня шарахнулась в угол, под склон холма, к стене. Туда повернулись глаза. Там и установилась - кровавая традиция.
– Со мной останется только капитан Солоимов и дежурный адъютант. Дежурный офицерский взвод где?
– В бывшем доме священника.
– Хорошо. До завтра, господа. Пораньше. К 9 не опаздывать. Караулы надежны?
– Надежны, господин полковник.
Разговор
– У меня, поручик, в голове как кинематографическая лента: вспыхивает. Однако у Козьего Бугра не затихают.
– Продержатся ли?
– Продержатся: там Антипьев и Дуклеев. А Крамаренко даже свой иконостас обнажил, снял с сорочки и повесил на указанное место.
– Д-да. Только мобилизованные - не солдаты. А эта буффонада с орденами лишнее. И на сорочке носить и теперь надевать. Раздражает это зря.
– Пожалуй. А я ничему не верю. А вы заметили, что сегодня дрались только у гостиницы "Виктория" и около губернаторского дома? Чрезвычайки как не было никогда.
– Разбежалась. Ну, она еще явится.
– Да, с таким настроением не побеждают. Кто это сказал? Не помню. Если Чрезвычайка, по вашему, явится, - то зачем вы участвуете?
– Как зачем? Да я никогда об этом и не думал. А так из обывательщины. Обыватель тоже может быть героем. Я за семь месяцев позабыл, что я был хорошим офицером, а муку семье возил. Ну, а теперь - повторение пройденного.
– Оригинально, знаете.
– Да, оригинально. Я думал, что мы, мятеж затевая, обывателями не будем. Куда там. В первый день обывательщина заедает. Полковник Преображенский - или это мне показалось - соусом парадный мундир закапал.
– Да, он и в самом деле закапал. Котлету ел. Дочь прислала.
– Э-хе. В первый день. А Троцкий в Смольном в обморок упал. С голоду, и не спал. А тут парадный мундир. Подумайте: парадный. И соус. А артиллерии у нас нет.
– Так она у моряков.
– Разоружить. И никто не сказал!
– А сами вы почему не сказали?
– Да так, обывательщина. Обывательщина на службе - бюрократизм. Не долез до вождя. Потом забыл. В первый день: бюрократизм. Потери у нас есть?
– Кто их знает? Если есть, то небольшие.
– Ну, вот. Все-таки есть. А медицинская часть есть?
– Нет. Не видал.
– А политически мы как-нибудь обставили переворот? Перевернули и ладно. А когда собирались, то все тарахтели: меньшевики, кадеты, эс-эры.
– Ну, их к чорту. Завтра будут.
– Ну, к чорту. Пусть будут завтра. Это их дело.
– А вот артиллерии нет. Вернемся в Штаб. Вокзал бы можно обстрелять.
– Не стоит... Завтра. Жалко вам. Повоюем. А мятеж, думаете, мы подняли?
– Мы.
– Ну, это - вы оставьте ваши слезы, кушайте лимон. Он сам произошел, как будто нас и не было. И пройдет сам.
– До свиданья, поручик.
– Всего хорошего.
Фразы были лишены обычного дневного эхо: их без остатка пожирала темнота.