Мюрид революции
Шрифт:
Но вот однажды, на очередном допросе, следователь упомянул имя Николая Гикало…
Вспоминая вопросы следователя, он старался составить ясную картину того, что известно и что не известно полиции. Да, как видно, внимание ее сейчас направлено на Гикало. Возможно, он скрылся, и вот теперь допытываются от Решида, где Гикало, чем занимается, знает ли Лозанова.
А может быть, Николай уже арестован и теперь полицейские хотят установить его связь с Лозановым. Они, видимо, решили, что Решид очень молод и поэтому его легко можно запугать или запутать. Они ошибаются — и у юноши чувство долга и воля могут быть такие же, как у зрелого человека.
Как важно было бы сейчас быть на воле, предупредить Николая о сжимающемся вокруг него кольце слежки! Когда он выйдет отсюда, — а держать его здесь бесконечно не станут, — ему будет очень не просто установить связь с организацией — ведь за ним будет наблюдение. А теперь самое время работать!
VIII
По возвращении из Шатоя новые интересы, знакомства и, главное, все крепнущая дружба с Лозановым так захватили Асланбека, что он не находил времени встретиться с городской родней и друзьями семьи. Была уже зима, когда однажды у деревянного моста над Сунжей он встретился с Хавой Билтоевой. Девушка стояла с матерью перед ювелирной лавочкой, очевидно намереваясь купить какие-то женские безделушки.
За последние годы семья Абдул-Муслима Билтоева сильно разбогатела. Война потребовала много нефти, и Билтоев, следуя примеру Тапы Чермоева, занялся скупкой нефтеносных земель. Два-три новых источника, открытых на этих землях, превратились для него прямо-таки в золотой дождь.
Но все это нисколько не изменило Хаву. Она осталась такой же простодушной и доброй, какой была в первые годы знакомства с Асланбеком, сыном бедного офицера. Вот и сейчас она радостно улыбнулась, увидев молодого человека.
Падам, мать Хавы, тоже еще не привыкла к неожиданному богатству, которое неузнаваемо переменило самого Билтоева. Падам все еще относилась к сыну отставного офицера как к возможному и вполне достойному жениху и не осуждала привязанность дочери к Асланбеку. Ей и самой нравился этот начитанный, серьезный юноша. За последний год Асланбек особенно возмужал. Нарядная черкеска бордового цвета и легкие сапоги из черного сафьяна подчеркивали его изящество.
— Дакаш, — тихонько окликнула его Хава и поспешила спрятаться за спину матери, покраснев от смущения.
Падам, с мраморно-белым красивым лицом, в дорогом черном платье, шутливо набросилась на юношу:
— Куда же ты пропал, Дакаш? Ну посмотри на него, чем не жених? И какой бравый стал! Тьфу, чтоб не сглазить! Ну, когда же свадьбу сыграем?
Асланбек покраснел, как стручковый перец. Он стоял молча, смущенно опустив глаза, теребя свою мягкую папаху из серого каракуля. Поняв смущение юноши, Падам тут же увела дочь.
Через несколько дней, возвращаясь из городской библиотеки, Асланбек снова встретился с Хавой. Молодые люди посмотрели друг на друга, и оба сдержанно улыбнулись. Молча пошли рядом. Хава уголком глаза лукаво глянула на своего спутника — так смотрела она на него, когда маленькими они играли в их саду, — и тут же прикрыла лицо тонкой кремовой шалью.
— Ты, Хава, совсем взрослая стала. Скажи, сколько тебе лет?
— Семнадцать скоро.
— А верно ли, что ты бросила учиться?
— Да.
— Почему?
— Отец настоял, — виновато ответила она.
— А мать? — спросил Асланбек.
— Она заодно с отцом, — сказала Хава упавшим голосом.
— Да-а, — произнес Асланбек, — я за то, конечно, чтобы родительская воля была для нас законом, все мы обязаны с нею считаться, но вот когда родители советуют неумно, как быть тогда? — спросил он не то у девушки, не то у самого себя.
— Не слушаться, — ответила Хава, весело засмеявшись.
— Я тоже так думаю, — серьезно подтвердил он.
Чуть прищуренные черные глаза Хавы ласково смотрели на него. Асланбек тоже не мог отвести от нее глаз. После первой встречи он долго придумывал, что скажет девушке, но сейчас, когда она была рядом, все слова вылетели из головы.
Встречные, глядя, как они идут рядом по аллеям городского сада удивленно переглядывались и покачивали головами.
Такие прогулки у молодых людей из чеченских семей были не в обычае.
— О чем ты так долго думаешь? — спросила Хава. — Мы идем уже второй круг, а ты вое молчишь…
— О чем я думаю? Право, не знаю. Удивительное дело, Хава: когда я с тобой, у меня костенеет язык, — признался он.
— Почему?
— Не знаю.
— Разве я такая страшная?
— Для меня ты самая красивая!.. — Он не договорил.
У дома Азово-Донского коммерческого банка, построенного в пышном восточном стиле, напротив входа в городской сад их обогнали двое мужчин и девушка. Девушка оглянулась и приветливо кивнула Хаве. Асланбек узнал Нину Лозанову. Одним из спутников ее был сам Конан. Третьего Асланбек не знал. Это был человек лет двадцати тяти, худощавый, широкоскулый. Одет он был в изношенную шинель и грубые солдатские сапоги.
Нина что-то сказала отцу, и все трое остановились, поглядывая в сторону Асланбека. Как видно, они поджидала его.
Со странным чувством юноша простился со своей нареченной: первый раз соприкоснулись для него эти два мира — мир его, в общем, благополучного детства и мир новых его друзей, мир борьбы, к которой так тянулась его душа.
Догнав Лозанова, Асланбек поздоровался с ним и с Ниной. Человек в шинели тоже протянул ему руку.
— Николай, — сказал он.
Рукопожатие у него было крепкое, а взгляд пристальный и умный. Асланбек почувствовал, что все трое чем-то озабочены.
— Я хотел оказать тебе, чтобы ты пока не заходил к нам.
— Почему? — удивился юноша.
— Понимаешь… — Конон чуть помедлил с ответом, как бы прикидывая, что можно сказать ему, — арестовали моего друга Ивана Радченко, и дом мой, как видно, находится под наблюдением.
— А куда же мне? — чуть не закричал Асланбек. — Я же с вами!
— Конечно, с нами, — невесело улыбнулся Лозанов. — Мы дадим тебе один адрес, и ты через некоторое время наведайся туда.
Вместе с Николаем Лозанов отошел в сторону, и они начали о чем-то тихо разговаривать. Оставшись с Ниной, Асланбек поймал на себе ее внимательный взгляд.